По обе стороны стекла
Безответная любовь, безответная. А была б она – твоя, беззаветная…
***
Он и она сидели за столиком в ресторане.
На арене гладиаторского цирка, на сцене театра, на виду у любопытных рукоплещущих зрителей.
У неё были – душа, не живая больше; мечты, небрежно скомканные равнодушной рукой; и воспоминания – сначала бывшие неожиданно подаренным судьбой чудом, а потом оказавшиеся криво отражёнными в зеркале наивности и простодушия фантазиями.
У него были – проблемы на работе и в семье; досада и недоумение от странного поведения любовницы, ещё недавно считавшей его богом, а теперь смеявшейся над ним; и те же воспоминания – ни в чём не отражённые, а просто дразнившие и будоражившие его.
Она видела перед собой человека, которого сначала боготворила, потом очень сильно любила, а теперь хотела проучить и наказать за смерть своей души. Ну, и за то, что у него не хватило сил вместе с душой убить и её любовь к нему.
Он видел перед собой женщину, которую сначала через силу соблазнял, потом с удивлением узнавал, а теперь очень сильно хотел. Которая сперва вознесла его на сверкающий в лучах солнца пьедестал, а потом почему-то сбросила оттуда.
Он и она были близки когда-то. Какой-то небольшой отрезок времени они встречались, целовались, ссорились, мирились, шептали другу другу одними ими слышимые слова, нехотя разъединяли мокрые от пота, горячие, ослабевшие в жаркой схватке страсти тела.
Он почти забыл, а она не знала, что между ними была стена.
Прочная стеклянная преграда, в которой сейчас преломлялся изумрудный свет от неоновых букв вывески с названием ресторана, висевшей над возвышением для музыкантов, - как в стекле маленькой рюмки, из которой она пила водку.
Водки было много – как в тот вечер, когда, заливая спиртным своё неприятие происходящего, он впервые поцеловал её. Теперь она хотела поменяться с ним ролями, чтобы он на себе испытал те чувства, которые им же были тогда уготованы для неё.
А он так хотел вернуться на свой пьедестал, сооружённый когда-то её преданным и любящим сердцем. Ему было так страшно и неуютно очутиться вдруг в обычной толпе, и он растерянно оглядывался по сторонам, надеясь схватить протянутую ею руку, которой она снова вернёт его на прежнюю высоту. Но её рука была сейчас почему-то протянута другому, и он злился и не мог с этим смириться.
Каждый, даже самый малейший, поворот её головы, её такие характерные порывистые и угловатые движения напоминали ему об испытанном наслаждении и заставляли желать испытать его вновь. Он вспоминал, как она запрокидывала голову навстречу его поцелуям, как робкими, мимолётными движениями останавливала его, а потом снова тянулась к нему… Как среди вроде бы таких неопытных, таких неумелых движений вдруг неосознанно появлялось одно – неуловимо манкое, ловкое, как будто кто-то специально научил её приёмам, чтобы сводить мужчин с ума… Это сочетание необыкновенной чистоты и сильной природной сексуальности, это стремление отдать ему себя всю, стать его частью - заслоняли и перечёркивали все прежде испытанные им удовольствия, делало их блеклыми, пресными и не имеющими никакой ценности.
Он изучил все оттенки её голоса и в последнее время часто ловил себя на том, что невольно прислушивается к его звукам, угадывая переход от бархатисто-хрипловатых до переливчато-нежных ноток. Даже стоя спиной к двери, он уже мог почувствовать её появление в помещении. Какие-то невидимые, но очень прочные нити притягивали его к ней, и иногда он балансировал на грани, с трудом удерживая желание прикоснуться к ней, привлечь к себе, снова ощутить её всю, полностью, без остатка.
Но он хорошо помнил правила затеянной им самим когда-то игры, и по этим правилам никто, кроме них двоих, не должен был знать обо всём этом. Его друг должен был продолжать считать их отношения холодным и рассчитанным обманом, все остальные – отношениями начальника и помощницы. И он пытался осуществить своё желание в тайне от всех, как всегда, как раньше, когда она его понимала и не требовала легализации отношений. А если даже и заговаривала об этом, то ему всегда удавалось убедить её. Но сегодня с самого начала всё пошло не так. Она захотела поехать в этот ресторан, где всегда было полно его знакомых, и произошло то, что и должно было произойти, - знакомые удивлённо разглядывали её, а его бывшие пассии, абсолютно не стесняясь её, бесстыдно обнажали перед ней его отношения с ними.
И он мучился от стыда перед ней и от контраста собственных чувств. От стремления разобраться в причинах её поведения и неловкости от соседства с ней у всех на виду. От желания обладать ею и сознания нелепости её присутствия рядом с ним в глазах окружающих.
Он требовал у неё подтверждения её любви и боялся, что кто-нибудь сочтёт эту любовь разделённой им.
И он снова и снова пытался разбить стену между ними, но так, чтобы не пораниться разлетающимися от удара осколками.
***
- Вы меня в чём-то подозреваете?
- Нет. Просто однажды…однажды вы сказали, что любите меня. Вы помните? Почему вы молчите? Я вам совершенно безразличен?
Андрей, умоляющий любить его. Аферист, наступающий себе на горло ради денег. Разве могла она себе представить такое?.. Как же ему должно быть тяжело сейчас!
Алкоголь раздвинул границы сознания, и она перешагнула через все преграды, наставленные ею самой себе. В сущности, в них не было уже никакого смысла и никакие слова уже не были в силах что-либо изменить.
- Нет. Я всё ещё люблю вас, - устало и спокойно сказала она.
Он ожидал этого ответа. Разве мог он по-настоящему представить себе какой-то другой ответ?.. И он продолжал почти без перехода:
- Простите, Кать, но мне как-то во всё это не очень верится.
Нет, она не предаст единственного, что у неё осталось. Она не будет лгать себе и ему. Быть может, ей больше никогда не придётся сказать ему правду. Она поддастся его игре и скажет то, чего он ждёт.
- Посмотрите на меня, - просто сказала она. Спокойно и открыто смотрела она ему в глаза, не стыдясь своей любви, вложенной в этот взгляд.
Ему этот взгляд был знаком – и незнаком. Раньше в нём не было такой взрослой боли, такого зрелого отчаяния. Но игра есть игра, и он, решив не обращать внимания на внезапно появившийся комок в горле, продолжал плыть по её течению.
- Тогда почему вы не со мной?
Вот она, возможность снова стать самой собой, дать себе передышку, оживить надежду…
- Я с тобой… - простонала она, опустив голову, и вдруг, порывисто поднявшись с места, пересела на стул, стоявший совсем близко от него. Низко наклонившись к нему, тихо говорила:
- Я с тобой… Это ты не со мной, понимаешь?.. Ты стыдишься меня, вот в чём проблема! И не надо ничего говорить, это всё слова, а на деле можешь быть со мной только в тёмных закоулках…
- Это не так! - машинальный, заученный, ожидаемый ответ.
Но её отчаянная надежда уже рвалась наружу, сметая всё на своём пути. Она не боялась пораниться самой и поранить его – ведь только с этими ранами стена между ними могла исчезнуть навсегда.
И она медленно поднялась над ним, почти касаясь его.
- Нет? Тогда докажи это! Тогда поцелуй меня прямо здесь, в этом ресторане, где тебя все знают! Уверяю, что все твои сомнения развеются!
То, чего он боялся с самого прихода сюда, всё-таки случилось. Вначале он ещё надеялся, что ему удастся обойти острые углы, но теперь она безжалостно обнажила весь этот спутанный клубок его противоречивых чувств и поставила его перед выбором, которого он так боялся.
Выход был только один, и он тоже знал это с самого начала. Он не мог сейчас не оттолкнуть обеими руками то, чего в последнее время хотел больше всего на свете.
И он тоже поднялся. Теперь они стояли вплотную друг к другу, и он озирался по сторонам, цедя сквозь зубы:
- Пожалуйста, не просите меня, Катя… не могу я этого сделать… здесь… не могу!!! И потом – я вообще не понимаю, как это можно целоваться при всех!
Всё бесполезно… надежда умерла.
- В начале вечера у вас прекрасно получалось – потому что вы целовались с красивыми девушками, и они не могли оставить след на вашей репутации. Со мной всё по-другому?..
И, получив подтверждение исправной работы механизмов старой игры, со словами: «Со мной можно целоваться только в темноте и на необитаемом острове. Я поняла, спасибо за урок!» она быстро вернулась на своё прежнее место за столиком и отвернулась от него.
А он, убедившись в том, что опасность миновала, снова оказавшись в своей привычной стихии, рванулся за ней следом, опустился на краешек стула возле неё, пригнулся к ней.
- Катенька, давайте уйдём…
- Зачем? Зачем?.. В этом прекрасном заведении, я уверена, есть какой-нибудь подвал, где можно выключить свет, а если взять с собой бутылку виски - у вас всё получится!
- Вы что, хотите добить меня окончательно?
- Нет, я бы не посмела!
- Вам, конечно, всё равно, наверное, я циник, наверное, я негодяй, но мне нравится целовать вас в темноте… – Она, всё так же отвернувшись, смеётся над этими словами… - м-м-м… в смысле, когда никого нет! Я… ну.. ну, наверное, это глупо звучит – но я не могу иначе, Катя!
И она, повернувшись к нему, ставит точку в этой бесполезной гонке, в этом бессмысленном фарсе, объясняя ему, как маленькому ребёнку, очевидное:
- Но мы же с вами не вампиры, чтобы постоянно жить в темноте и скрываться.
Он устал бороться с ней. Она не хочет понимать его!
- А вы стали совсем другой, Катенька... И это не случайно - как только появился... Николай Зорькин...
Опять смешно. Что же он так смешит её сегодня? Её грозный друг не даёт президенту покоя. Бедный, как он, должно быть, измучился за эти месяцы! Ему, наверное, постоянно снится Коля в окружении хмельных красавиц и белых мерседесов…
Но она не даст, не даст ему шанса всё свалить на Колю. Она всё-таки заставит его вспомнить о ней самой и о её чувствах.
- Опять Николай… Вы всё ещё думаете, что между нами что-то есть?
- Я это чувствую!
- И вы думаете, что мои чувства к нему сильнее, чем к вам?.. Вы ошибаетесь, и я вам могу это доказать. Прямо сейчас… В отличие от вас я ничего не боюсь!
Он снова с опаской озирается по сторонам…
- Что… что вы собираетесь делать?
- Я вам спою...
- Что?!
Близко-близко склонившись к его лицу, она тихонько начинает петь. Как смешно вспоминать тот вечер, когда она впервые пела эту песню… как он смеялся, наверное… забавно, нелепо… больно, страшно.
…Собираю наши встречи, наши дни, как на нитку – это так долго...
Но что это? Музыка? Кто-то аккомпанирует ей… Кира аккомпанирует ей.
Растерянный, дезориентированный, он извиняется и выходит из зала, чтобы поговорить по телефону. У выхода оглядывается на неё – она продолжает петь, глядя в пустоту…
…Только мысли все о нём и о нём. О нём и о нём...
***
Закончив разговор, он уже собирался вернуться в зал, но вдруг вспомнил, что в начале вечера она просила у него телефон, чтобы позвонить домой. На экране высветился незнакомый номер: это не её домашний телефон. Все подозрения последних дней саккумулировались в этом номере. Чувствуя, как в глубине души тихо закипает злость, он нажал на кнопку вызова. Через две минуты, когда подозрения подтвердились, недобрая улыбка появилась на его лице. Волна какой-то весёлой ярости поднималась в нём.
Любовь? Чистая, сильная любовь?.. А Зорькин – просто друг, как говорится, ничего личного? Что за дурацкая игра? Она играет – с НИМ! В это невозможно поверить! Чтобы она осмелилась… Предпочла ему плюгавого коротышку, клоуна, идиота! И врёт ему!
Сидит, низко склонив голову над столом… Вот бы сейчас подняться на сцену к музыкантам и объявить на весь мир о своём позоре! Она бы и тогда продолжила издеваться над ним?!.
Еле сдерживая рвущуюся наружу ярость, подсел к ней. Подняла голову, презрительно улыбнулась:
- Господин Жданов… вы ли это? А я уже не ожидала вас увидеть… при свете!
И снова тянется к рюмке.
- Не откажите бедной девушке, составьте компанию…
Решительно забрал у неё рюмку и отставил в сторону.
- А что случилось? А… вам пора!..
Нет, мало ей сейчас не покажется.
- Давно пора. Нам давно пора с вами разобраться, Катя.
- Я внимательно вас слушаю.
- Так на чём мы остановились?
- Если мне не изменяет память - на том, что вы не можете меня целовать при свете и на том, что я… всё ещё вас люблю.
- Ах, любишь? То есть ты – меня – любишь?.. Перестань надо мной издеваться! Я всё узнал! Ты звонила не домой, ты звонила Зорькину – для того, чтобы рассказать ему, где, как и с кем ты развлекаешься!!!
- Не смей на меня орать!!!
Выплеснутая из рюмки водка залила лицо, очки…
- Катя, ты меня не понимаешь… Что я должен делать?! Я сижу здесь вместе с тобой, ты меня уверяешь, что между вами ничего нет, и тут же идёшь звонить своему Зорькину! Что происходит?! Где правда, Катя, я не понимаю!
Опять смешно. Он – и не понимает, где правда. Может, забыл, Малиновского попросить – чтобы напомнил?
Передразнила его, прикрыв глаза. Да ничего уже не страшно… только смешно. И поздно.
- Это всё, что ты хотел мне сказать?
Капли водки стекают по стеклянной стене, а стена становится всё толще, всё непроницаемей…
- Сколько я должна тебе за звонок с твоего мобильного?
Нет, этому нелепому фарсу нет конца… Он не может поверить, что всё это происходит на самом деле...
- Что?.. Прости - что ты сказала?
- Я выражусь яснее: сколько я должна тебе за звонок с твоего мобильного? Я ведь подорвала твой бюджет… видимо, существенно.
Он рассмеялся, оглянувшись по сторонам.
- Катенька, перестань, я тебя прошу… Это смешно…
- Жданов, ты шею свернёшь… Посмотри на меня… Ты мне веришь?
Всё. На сегодня хватит. Из кошелька на стол легли купюры.
- Это за звонок. И за водку.
Со всей силы стиснул ей руку. Не уйдёт.
- Пусти… пусти меня!
- Постой, Катя.
- Пусти, ты делаешь мне больно!
- Катя, нам нужно поговорить.
…Не много ли разговоров для одного вечера? С мёртвой душой не так-то легко столько разговаривать. Но тело ещё живо, оно чувствует боль и ещё… ещё что-то, чего не должно чувствовать. Он удерживает её силой, не понимая, что она давно уже не с ним – тем, что есть, настоящим. Он - чужой. Ей нечего делать в ресторане со своим почти женатым начальником. Вечер воспоминаний о его бонусах своей секретарше закончился. А если он не хочет понимать этого, если он по-хорошему не отпустит её, то она сделает так, что весь ресторан будет вспоминать вместе с ними… Но есть ли предел его жестокости? Она хотела помучить его, а теперь сама умирает от боли…
***
Она любила его и хотела больше никогда не видеть и не слышать его.
Он не любил её и был готов на всё, чтобы она осталась с ним.
Она вырвалась и убежала. Он догнал её.
Земля уходила у него из-под ног, дымилась, горела. Дымился и горел он сам, в накинутом наспех пальто, не обращая внимания на мороз. Он оправдывался, умолял, упрашивал начать всё сначала.
Он дрожит? Ему просто холодно. Он в растерянности, в отчаянии? Он опять проигрывает и ему не в чем будет отчитаться Малиновскому. Нет…
В последний момент она выскальзывает из-под его склонённого для поцелуя лица и опять пытается уйти… но он удерживает её за ручку сумки. Как раз в тот момент, когда на крыльце ресторана появляются люди. У неё нет больше сил злиться на него, он переходит все границы.
- Ты с ума сошёл!
Да, да, всё правильно, он сошёл с ума, он обезумел - от ожидания, от неутолённого желания, от ревности!..
- Ты что, ты убить меня хочешь… Кать…
- Нет, это ты сам… ты сам себя убиваешь… а я так больше не могу, мне надоело, я не хочу тебя больше видеть…
Она уходит от него, и в спину ей врезается крик.
- Зачем ты врёшь, Катя!!!
Всё закружилось перед глазами, полетело куда-то… ОН обвиняет во лжи – ЕЁ?!. Этот жестокий лживый мир не заслуживает её правды. В этом мире все лгут друг другу и все ждут друг от друга лжи. И она будет играть по правилам этого мира и бить мир его же оружием.
- Я не вру… Я не вру, слышишь? Я никогда не вру – меня не так воспитали!!! А если хочешь знать правду – я скажу!.. Да, я люблю вас обоих, только с одним я сплю при свете, а с другим – в кромешной тьме и с бутылкой виски!!!
Вот и вся разница! То ли всхлип, то ли смешок…
И из последних сил она пытается уйти снова…
Нет. Это не может быть правдой. Она солгала ему, солгала от отчаяния. Она просто защищается, она любит его, любит по-прежнему! И от этой мысли огонь, пожирающий его, полыхнул ему в лицо, он задохнулся, захлебнулся в нём! Ещё немножко потерпеть, ещё пара мгновений – и они сгорят… сгорят вместе! Специально сдерживая себя, чтобы не растратить, не расплескать, чтобы отдать ей этот огонь сполна, он рванулся к ней, развернул за плечи, тихо, чтобы не спугнуть, сказал: «Катя, подожди!» и… впился губами в её губы, сердцем в её сердце…
Я скучаю по тебе… Я устала дышать без тебя… Я таяла, я исчезала… Я живу только тобой… Я люблю… тебя…
Но ты миф, ты – сказка, живущая только на моих губах. Тебя – нет…
Он подарил ей себя прежнего. Себя несуществующего...
- Спасибо… Спасибо, Андрей Палыч…
- Кать…
- А теперь… мне пора.
Она пытается убрать его руки, но он с ещё большей силой цепляется за её пальто… Она – последняя и единственная его опора, без неё – его не будет, он – исчезнет, он – умрёт…
- …Я прошу тебя, не уходи! Я не могу без тебя, Катя!! – Это не голос, это душа его молит её в последней надежде… - Мы должны быть вместе!.. Сегодня.
Сегодня. Всё – по правилам.
- Нет…
Как же так… Она не верит. Всё равно не верит… А он… он же… И те слова, которые раньше были необходимы для достижения цели, впервые разорвали оболочку лжи и, зажив своей собственной жизнью, вырвались из его отчаявшейся души...
- Катя, я богом клянусь – я-люб-лю-те-бя!
- Что?
Она уже думала, что сегодня больше не будет смешно… Даже жаль, что больше никто этого не слышал. ТАК он ещё никогда не говорил! В этот раз – высший пилотаж…
И она попросила его повторить… на бис.
Но душа его уже была опустошена, испугана своим неожиданным выплеском. И во второй раз она слышит только глухое упрямое эхо… И руки его уже повисли, словно плети.
Как же ему холодно. От мороза его всего трясёт мелкой дрожью. Вот до чего она довела его… Она не хотела, чтобы он заболел.
Заботливо укутала его шарфом.
- Завтра… завтра поговорим. Вы простудитесь, Андрей Палыч…
И вдруг – вышмыгнула из-под него, побежала с поднятой рукой к подъезжающему такси… Села внутрь почти в тот же миг, когда он, очнувшийся, подбежал к машине…
Вот она, эта стена. На этот раз видимая, осязаемая. Между ними – оконное стекло машины. Ему не удалось и не удастся разбить стекло силой. Он может только растопить его своим теплом… отдать его ей, чтобы она согрелась, чтобы она успокоилась… И он разжал ладонь и бережно приложил к стеклу.
А она уже опять замёрзла без него… Увидела его руку и потянулась к ней… прильнув к стеклу.
Когда машина тронулась, тепло постепенно покидало её щёку, улетало невидимым облачком, растворялось в морозном воздухе… И, прижимаясь к уже холодному и равнодушному стеклу, она заплакала от обиды.
***
Она увезла всё его тепло с собой, и ему действительно, впервые стало холодно.
Он вернулся в ресторан.
Полночи просидел в том же зале, за тем же столиком.
Думал…
О цветах, которых он ей никогда не подарит.
О летнем рассвете, который они никогда вместе не встретят.
И просто – о своей любви, в которой было бы всё это.
Которой никогда не было.
-------------------------------------------------------------------------------------
|