НРКмания

Часть 2. Рим.
Есть свое очарование в безрассудности.
Сергей Лукьяненко, «Черновик».

1. Я проснулась с мыслью, что мне хочется слиться с толпой и туманом, исчезнуть в какой-то только мне известной норке, долго стоять в пробке, или в очереди в супемаркете. Попыталась безуспешно нырнуть в приснившийся ночью сон, все-таки отодрала тело от кровати и тихонько улизнула из детской. По пути сгребла в сумку еще ночью распечатанные дневники, вперемешку с очередной кипой любовных переживаний из фанарта. На 20 минут дольше в ванной, но я таки нарисовала себе «классический дневной фирменный а-ля медунивер» - много разных оттенков тонального крема, серая тушь для невероятных ресниц, бесцветный блеск на губах. Накормив народ завтраком, влезла в старый серо-розовый пуховик, белые, еще декретные сапоги без каблука, шапку с бубоном. Пацанка. Студентка. Сегодня мне не хотелось быть другой.
В разношенных сапогах я передвигалась гораздо живее, и, уже выйдя из троллейбуса, поняла, что никуда не спешу. В больничном парке было красиво. Деревья, покрытые вчера толстым слоем льда, сегодня оттаивали, и вода стекала вниз. Мерно капало с крыш. Стая воронья оглушала хриплыми окриками. С грохотом обрывались сосульки. Под ногами противно хлюпало. Обычная наша зима. День мороза, десять – воды. Около нашего отделения стояла скорая. Совсем не странно. В такую погоду хочется даже здоровому заболеть, чтоб потом долго и нудно маяться бездельем.
У поворота меня обогнала тетя Маша, бессменная сестра-хозяйка уже лет …сорок? Ей под семьдесят, больнице в этом году юбилей. Грузная, полная, с подведенными глазами и накрашенными губами, непокрытой головой. А ведь красивая была когда-то тетка. Даже в любовницах у начмеда, который до мамы был, походила. Тот тоже был красавец, каких поискать…
- Марья Ильинична, куда так быстро? Скользко же!- окликнула я ее.
- Ой, Аллочка, ты? – она остановилась, поджидая меня. – А я думала, что за девочка к нам идет, неужто, Шеф все-таки разрешил студентов пускать.
-Неа, это всего лишь я, - последнее время подобный эффект льстил несказанно. Я старею. Чувствую это. На Новый год даже подарила себе первый крем для век и прятала его в «рабочей» косметичке, которую всегда носила с собой. – Да, и не пустит он студентов. Мы слишком долго делали ремонт.
- Да, это да, - счастливо улыбнулась женщина и фамильярно взяла меня под руку. Студенты были головной болью всех старших и санитарок больницы. Их не было только у нас и в физиотерапии, и Марья считала это поводом для зависти к своей персоне. Я подхватила ее крепче. Она была для меня тетей Машей еще, когда я и в школу не ходила. - Как думаешь, премию нам в этом году дадут?
- Дадут, - успокоила я ее. – Вчера шеф подписывал на ВКК.
- Ох, и хорошо. Правнучка платье выпросила, как у Барби, заказала у соседки, чтоб из Турции привезла. Розовое, все в бантах, загляденье.
- Здорово, - кивнула я, стараясь удержать нас обеих на льду. - И я хочу внучку. Розовую и в бантах.
- Какая тебе внучка, деточка, тебе еще одну дочку хотеть положено, - усмехнулась Ильинична.
- Неа, - отмахнулась я, передернув плечами. – Не в этой жизни!
- Такая уж наша женская участь, деточка, - без особой связи проговорила она, мы подошли к порогу, Ильинична ухватилась за поручень и отпустила меня.
В отделении было уже суетливо и шумно. Больных будила ночная смена, раздавали лекарства, доделывали уколы, собирали анализы. Я юркнула в раздевалку, стряхнула воду с пуховика, сменила сапоги на балетки, накинула халат и полетела сквозь прохладный коридор в теплый кабинет, здороваясь и улыбаясь. Тут даже сама атмосфера настраивала на умиротворение.

Это было роскошью – отдельная, собственная, единоличная каморка. Когда-то тут была подсобка, но во время ремонта провели воду, поменяли окно, и сюда вместился мой стол со старым компьютером, стулья для меня и пациентов, тумба и три горшка с цветами. Я даже на стенку ничего повесить не могла, кроме двух морских фотографий- сбивала, когда пробиралась к столу. Зато тут были мои владения. На заставке в компе висела лукавая Дашкина мордашка, на подоконнике – моя чашка, самолично привезенная из Вены с королевой Сисси, в тумбе спрятанный от пожарников и шефа электрочайник и тепловентилятор. В огромном королевстве нашего блока это были мои личные и горячо любимые чертоги.
Вообще-то королевство делось на три части.
На первом этаже прям со скорой, такси или троллейбуса можно было по пандусу въехать в санпропускник, от него начиналась кардиореанимация, где командовала мать Вадика. Я ее обожала. В противовес моей маме – тихой, щуплой, внимательной и беспощадной, Петровна была грузна, громогласна, цепка и лояльна ко всем. Мне с ней было уютно, и работать я не боялась, но вопрос о том, чтоб остаться в ее отделении после интернатуры даже не обсуждался. На мой робкий писк не было никакой реакции. «Это не женская работа»,- пыхча сигаретой отвечала Петровна. То, что командой из пяти мужчин командовала дама, никто в расчет не принимал. Но даже я понимала, что после массажа сердца у Вадика остается сил куда больше, чем у меня, не говоря уже о прекардиальных ударах или переносе тяжестей.
На втором этаже было отделение «средней тяжести», там работала Светка, а заведовал ею старый плут дядя Боря. Вторая врачебная ставка была свободна, подозреваю, что он прятал ее для Антона, но Петровна его уже не отдала бы.
Через длинный переход оттуда – гордость тети Маши, настоящий зимний сад, с всегда включенным фонтаном из китайской сувенирной лавки и канарейками, начиналось мое отделение. Оно было маленьким, всего 35 коек и очень уютным. Почти санаторно-курортным, как последний этап долечивания инфарктников перед выпиской в большой мир. С палатами максимум на двоих и персональным душем, с телевизорами и диванами в холлах.
Естественно, оно было очень блатным. Пришлых, с улицы пациентов сюда не попадало, интернов, студентов тоже. Так повелось еще с советских времен. Каким-то чудом заведующей, Розалии Исаакавне- и никак иначе, Розой называл ее только внук, удалось его сохранить в перестроечные времена, а Шефу довести этот мирок почти до совершенства. Сюда я и попала после интернатуры, сюда вышла после трехгодичного заключения декретом.
Свою работу, этот насквозь искусственный даже для обеспеченных и влиятельных людей мирок, я любила. Тут все были доброжелательны и милы, тут никто никогда не повышал голоса, тут никто никогда не проходил мимо тебя без улыбки. Не знаю, как уж Розе это довелось устраивать, но самый ужасный разбор за время моей работы она устроила молоденькой девочке, которая пришла работать санитаркой и тайком курила в туалете. «Я тобой разочарована»- очень тихо произнесла заведующая. Девчонка бросила курить.
Кроме меня из врачей, здесь работала еще одна дама, которая была ровесницей Розалии, с которой она делила свой обеденный чай и сплетни. Последние несколько месяцев она тяжело болела, и Роза не надеялась на ее выход. Чай гордо пила в одиночестве, но я не сердилась. Если у меня и выдавалась минутка, я предпочитала «солитер» и «ахмад» в пакетиках сплетням и чайной церемонии.
Утром мы неспешно делали обход в компании свиты, потом обсуждали больных, писали новые назначения. Я с гордостью для себя отмечала, что с каждым днем ее нравоучения становятся все короче, а историй в моей стопке - все больше.
Под нашим отделением была физиотерапия, и это было очень удобно, особенно после гидромассажей подняться наверх в палату и отдыхать. Пациенты это любили. Раз в неделю нас всех собирал Шеф, в 11 часов, в маленьком конференц-зале около санпропускника, для разбора больных, раздачи тумаков и пряников. Раз в месяц мы ходили в главный корпус на общеклинические конференции. В отличие от всех остальных, моя Роза ходила всегда, считая это дело почти таким же важным, как утренний обход. Два раза в месяц у меня было дежурства. График дежурств составляла начмед единолично, все возможные изменения нужно было с ней согласовывать и оправдываться, как пятиклашке - даже заведующим. Обычно свой график я получала дома, но сейчас предки нежились на курорте в Трускавце, и пришлось вырвать минутку перед конференцией и бежать вниз.
График лежал в санпропускнике, под стеклом на столе, где врачи писали первичные осмотры. Я кивнула Маше и Ольге - дежурным сестрам, и просто близняшкам в придачу. В закоулке у окна, где стоял злополучный стол, слышалось приглушенное женское хихиканье. Вещь недопустимая для санпропускника.
Я подняла бровь, Маша развела руками:
- Интерны.

2.
- Что за шум, а драки нет? – иронично поинтересовалась я и оперлась о косяк, обомлев. За столом сидел Антон и, сохраняя серьезность на лице быстро строчил историю. Две девицы, с распущенными волосами, длиннющим маникюром, в расстегнутых халатах, беспрестанно хихикая, сидели с двух сторон от него.
Хотелось думать, что во мне просто проснулась дочь начмеда. Я разозлилась на саму себя за утренний макияж, с которым я тоже похожа, как я надеялась, на девчонку.
Девицы смутились, но не на долго. Брюнетка, почти хорошенькая, если бы ее умыть поджала розовые, сочащиеся блеском губы:
- Никаких драк.
- Давно на интернатуре? – продолжала я свой допрос.
- С утра, - продолжала дерзить брюнетка.
- Кто куратор?
- Борис Федорович, - шатенка с укором взглянула на подружку, но та продолжала смотреть на меня с вызовом.
Я скривилась.
- Он не попытался вас умыть? – бесстрастно продолжала я. Антон скривил губы в ухмылке, не отрываясь от истории.
- Нет, - растерялась девушка.
- Расчесать?
- Нет, - еле слышно прошептала ее подружка, потому что у той пропали слова. Что-то, а стерву для личного пользования мама хорошо воспитала.
- Застегнуть на вас халаты?
Девчонки покрылись румянцем и застегнулись. Я сменила гнев на милость. Антон откровенно смеялся.
- Доктор и как вы умудряетесь работать в этом филиале «Рима»? – так назывался модный клуб в двух остановках от больницы и универа. По крайней мере, три года назад, когда я там еще бывала, он еще был самым востребованным.
- С трудом. Заставить себя работать в цветнике…
- Когда я дежурю, посмотри, пожалуйста., - вряд ли бы я отлепила себя от косяка.
Антон сдвинул историю.
- 13го и 28го.
- Спасибо.
- Девочки, если попадетесь на глаза заведующей этого доктора она вас точно умоет, - предупредила я, собираясь уходить. – А еще острижет ногти и волосы. Если нет заколок, подниметесь ко мне в тройку, выдам.
В санпропускник ввалился Вадик.
- Алечка, солнышко мое… - попытался он меня обнять.
- Можно мне заколку? – робко спасла меня брюнетка.
- Пошли, - милостиво согласилась я. В переходе, я не удержалась от последней колкости.
- Между прочим, тот, который обозвал меня «солнышком» - не женат.
Брюнетка сначала недоуменно подняла брови, а потом улыбнулась.
- А меня зовут Аллой Владимировной, но если нет больных или заведующих – просто Аллой. А тебя?

В конференц-зал я пришла одной из последних с любимой фиолетовой папкой под мышкой. Вряд ли мне удастся что-то написать или прочитать, но как-то так мне всегда было уютнее. Обычно я сидела на последнем ряду, со Светкой, если мне везло, и Вадик не занимал для меня место раньше. Сегодня мне не везло в тройне. Светка пришла с заведующим, Вадик сел на мое любимой место в компании двух интернесс- куколок, и место было свободно только рядом с Антоном. И даже последний мой спасительный круг – мама, нежилась на курорте. И на ряду хирургов не было моего сокурсника Лешки.
Ну-ну.
- Приветствую, док, - я села, по-ученически сложив папку и руки на коленях.
Антон улыбнулся. Ему было весело. Он едва сдерживался, чтоб не рассмеяться. На его коленях лежала почти такая же, как у меня папка, только черная, а на шее висел фонендоскоп.
- Я опять твой должник, Алька.
Живот скрутило так, что, кажется еще миг – и я потеряю сознание. Стараясь не хмуриться, и не выдать, что сантиметры брони медленно плавятся, я хихикнула.
- Опять?
- Что ты им сказала?
- Кому? – я плотнее вдавила папку в живот и выдохнула. Нужно было влить в себя утром что-то еще, кроме кофе с молоком и тоста.
- Куклам.
- Интернам что ли? – медленно доходило до меня.
- Ага.
Я обернулась. Наташа, вполне милая с хвостиком и вытертыми губами, почти млела рядом с чудовищем, а он упивался своей значимостью.
- Секрет фирмы, - улыбнулась я.
- Ты - моя спасительница.
Он проговорил это, пристально глядя мне в глаза, словно наслаждаясь каждым слогом. Оказывается, их карий цвет был не абсолютным, радужку то и дело прорывали почти желтые лучики.
Дьявол.

Меня вернул в мир Шеф, поднявшийся на трибуну и потребовавший тишины.
Пока он читал свои отчеты из министерства, рассказывал о планах реорганизации и представлял фирмачей, с которыми нам предстояло работать, я тихо корежилась. После командировки мне еще ни разу не было так больно и так… У меня опять все стояло перед глазами. Ночное море, утренние чайки, Темыч… Пустынный пляж, темный парк, клен перед гостиницей. Калейдоскоп обрывков. Ведь я хорошо держалась. Заперла эти воспоминания на ключ, наглухо заперла.
Постепенно я погружалась в ступор, Шеф начинал уставать. В зале все чаще раздавались смешки и тихий гул разговоров. У кого-то забренчал телефон. Еще минут десять и снова в норку.
Из забытья меня вывел едва слышный шепот. Антон смотрел на меня и протягивал плотный конверт из коричневой бумаги.
- Это тебе.
- Что там? – прохрипела я.
- Увидишь, - он уже не улыбался, был серьезен, но чувствовалось, что его прекрасное настроение так и рвется наружу.
- Поэма? – непонятно с чего продолжала интересоваться я.
- А ты хотела бы ее получить? – улыбнулся он.
- 1:1, - растерявшись в конец, я взяла конверт и повернула его, чтобы открыть.
- Открой, когда сама будешь, хорошо? – попросил он, и я просто провела рукой по заклеенной липкой ленте.
Шеф прощался.
Я спрятала конверт в папку и осталась ждать Розу, которая медленно шествовала ко мне. Антон резво помчался в отделение. В кармане промурлыкал фирменный рингтон моей неубиваемой «нокии».
-Привет, любимая, ты как там? Извини, Дашку отвел, просто раньше позвонить не успел…
Марат.

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

3. Марат появился в моей жизни в момент наивысшего душевного подъема. Я побила рекорд собственной матери и сдала на летней сессии на пять с отличием фармакологию, патанатомию и пропедевтику. В знак благодарности она мне разрешила немыслимое – стажировку на три недели в Чехии вместо производственной практики в университете. Отец был не против. Я парила в каком-то заоблачном мире, где ангелы пели прокуренным голосом старого профессора по фармакологии: «с вами так приятно поговорить о предмете»… Вылетев из паспортного стола с новеньким, хрустящим загранпаспортом, я буквально сбила с ног молодого человека, который шел мне наперерез. Он не удержал меня, я разбила коленку и вымазала кровью его песочного цвета костюм. Он не сердился. Он сыпал комплиментами и проводил меня домой - наш дом был совсем рядом. Я еще не разобралась, нравится мне он или нет, а Марат познакомился с моими родителями, нашел за символические деньги бригаду строителей, чтоб сделать ремонт на кухне,о котором мечтала мама и играл с отцом в шахматы. Он был депутатом районного совета и в общем - то неглупым парнем.
В Чехии я влюбилась.
Его звали доктор Стефан, и если я представляла себе потом вампира из «сумерек», то он был таким. Высокий, с мальчишечьей немного угловатой пластикой, порочным взглядом безупречно миндалевидных лукавых цвета темного виски глаз, четко вылепленными скулами и длинными музыкальными пальцами. Когда он смотрел на меня, я продолжала летать в самой волшебной в мире стране, где живут подобные небесные создания, где я – самая замечательная принцесса, и королю так приятно поговорить со мной о предмете. Я любовалась им, словно он был коктельным платьем в витрине магазина на Первой линии, стоившей столько, сколько наша новая кухня с ремонтом и техникой, безо всякой надежды примерить. Я украдкой фотографировала его, виновато улыбаясь, когда он это замечал. Я понимала из его чешского слов пять, а он – слов десять из моего английского.
Ничего другого из трехнедельного путешествия я не запомнила. Острава, где я жила, Прага по выходным в компании куратора , какой-то замок, куда мы ездили после занятий – все прошло мимо. Дома я рассматривала фотографии и не верила, что я сама их сделала.
Доктор Стефан был гомосексуалистом.
Девушки в любой форме его не интересовали.
Недосягаемый, словно, в самом деле, вампир.

Когда я вернулась, мама быстренько выбила из моей головы всю эту чепуху. Начался новый семестр, мой самый первый цикл кардиологии. Господи, как хохотал Темыч, когда я ему все рассказала. «Влюбиться в педика! Ты еще хуже, чем я!» Но, понимая абсурд происходящего, я не спорила с ним. Просто на два дня замолчала – и он приполз почти на пузе, умолять о прощении.
Влюбленность постепенно вытеснялась пониманием, что это мой цикл, мои болячки, мои больные. Я называла порок, еще не успевая до конца пропеть про себя его мелодию, я видела ишемию на ЭКГшках раньше, чем дочитывала их до конца. Отец тогда где-то в магазинах медтехники выискал мне подарок – муляж сердца, на подставке, который разбирался по камерам, и я часами с ним играла по ночам. Где-то в тот период, когда я перестала пугаться, обнаруживая Марата на кухне, он сделал мне предложение.
Я отказалась. У меня даже мысли не было о том, что я должна поступить иначе, до тех пор, пока об этом не узнала мама. Она проговорила со мной всю ночь. Она, пожалуй, впервые в жизни вынудила меня плакать. Но даже она не смогла заставить меня позвонить и извиниться.
Примерно на год, к моему облегчению, Марат исчез. То есть, я его не встречала. Разговоры о нем или о его письмах, которые он писал моей маме в «одноклассниках», его постоянное сравнивание с Темычем, которого мама не любила, подсознательно приходя в панику, что я выйду замуж за него, всего лишь студента-медика из маленького городка. Перспективный Марат был верхом ее стремлений. Отец не вмешивался в эти разговоры, но Марат и ему нравился.
Непостижимо, но за весь следующий год у меня не было, ни одного романа, знакомства, даже легкого флирта. Сейчас- то я понимаю, что мама готовила площадку для будущего, о котором она для меня мечтала, но тогда я начала искать в себе изъяны. К тому моменту, как мы опять «случайно» встретились, я уже не была столь бескомпромиссна.
Еще два года мы встречались. Он снисходительно относился к моей увлеченности учебой, мог даже в выходной отвезти в библиотеку, или мой любимый книжный магазин в супермаркете на окраине города. Он водил меня в кино, и единственный из парней моих одногруппниц - не брезговал театром. Познакомил меня с мамой и та ко мне благоволила. Дарил мне цветы по воскресеньям.
Темыч его не переваривал, словно знал, что Марат называет его «подружкой», не смотря на мои психи, но свое отношение не комментировал, а так как они практически не встречались, все оставалось, как всегда.
Он едва не чокнулся от счастья, обнаружив, что стал моим первым мужчиной, и принял это за безусловное доказательство любви к нему.
Второй раз я не отказалась.
Была пышная свадьба. Мои гости оробели и вели себя почти прилично. Я тихо выла, чувствуя себя огородным пугалом и боясь пошевелиться в пышном и безумно дорогом платье. Только, когда стемнело и даже самые почетные гости стали веселыми, Темыч принес мне виски в чайной чашке и меня отпустило.
Медовый месяц мы провели, путешествуя по Европе. Мой робкий запрос о море был категорически отклонен. Это немодно. Путешествие было непривычно комфортным, от чего я робела и терялась. Компания его друзей, которые изо всех сил пыжились, пытаясь показаться знающими и бывалыми за границей людьми, меня рассматривала под микроскопом, но даже когда одному из них я купировала приступ холецистита, меня не приняли за свою. Бесконечная череда музеев, картинных галерей, выставок. Фирменные блюда в богатых ресторанах по вечерам. Однажды, я все- таки сбежала в макдональдс, а потом долго бродила по улочкам Вены, а, когда вернулась, меня ожидал первый грандиозный скандал.
Марат с удивившем меня спокойствием переехал в родительский дом и вечерами они с мамой планомерно что-то вычерчивали, рассчитывая как они перестоят наш дом и где будет детская. Тихие семейные будни. Каюсь, я тогда расслабилась. Пропала на интернатуре, где так уставала, что вечерами мне было уже все равно. Как бы это не бесило Марата, против тещи он не пошел, а та откровенно гордилась моими успехами, отзывами Петровны и Шефа.
Только беременности я ждала с нетерпением. Я мечтала о ребенке, как о спасении от грызущего внутри одиночества. Ведь мне тогда будет, кого любить, и кто-то будет любить меня – безусловно, а не потому, что я оправдываю надежды.
Когда я сделала УЗИ, и выяснилось, что детей будет двое, Марат стал депутатом городского совета. За неделю к дому достроили пристройку и в ней огромную детскую.

Я не хотела идти с ним рожать. Я честно, рассматривала кандидатуру Темыча, или подружки-гинеколога, или мамы. Мне не было стыдно или страшно, но я не хотела – и впервые в жизни закатывала громогласные истерики дома. Меня жалели, успокаивали, дарили новую игрушку. В конце концов, я устала. Я продолжала до последнего носиться на занятия, спорить с Вадиком, сдала экзамены, потом вышла на работу, что-то читала, вязала какие-то маленькие красивости для детей. Однажды, наперекор Марату, сорвалась и поехала на своеобразную встречу выпускников в соседний городок. Мне до паники хотелось увидеть Темыча, поплакаться ему. Темыча вызвали на дежурство в тот день, и мы не встретились.
На роды я пошла, как на праздник. Я знала, как дышать, как двигаться, какие упражнения выполнять. Только почти сразу все пошло не так, как меня учили. Я терпела боль, хоть и поскуливала, но внутри с каждой минутой мной овладевала паника. Беспричинная, захлестывающая паника. Марат ходил за мной следом. Ему то становилось плохо и я утешала его, то он пытался уговаривать меня потерпеть в ответ на мой очередной скулеж. Через несколько часов в родзал ворвалась стайка студентов и моя преподавательница, быстренько провела осмотр, покрыла отборным матом бригаду и приказала стимулировать. Схватки стали такими, что мне стало на все плевать, я орала. Дашка появилась первой, маленькое сморщенное создание розово-фиолетового цвета, перевернувшее мою жизнь. Марат, свалившийся в обморок от моих криков, когда ….потом поучал меня, что моя жизнь теперь – это она и точка. Я очень долго в это и сама верила.


4. За день, пока я осматривала новых больных, писала истории и дневники, мой кабинет сузился до папки размера А4, в которой лежал коричневый конверт. Открыть его сил не было никаких. Одна я никогда не оставалась, уже в силу того, что в отделении запертых дверей не признавали, и мог зайти кто угодно. Живот по-прежнему болел, словно туда напихали горящих углей, виски раскалывались, и, когда до конца дня оставалось меньше часа, я вдруг осознала, что если я останусь на работе еще несколько минут, то просто сорвусь. Пришлось идти к Розе и отпрашиваться. Я очень редко это делала, так что она спокойно меня отпустила.
К вечеру на улице весь вчерашний лед превратился в воду и грязь. Красоты уже не было, было промозгло и мрачно. Какое-то неясное воспоминание крутилось в голове, когда я садилась в троллейбус. Рим… Конечно же.
Через две остановки я вышла и быстренько помчалась в клуб.

Днем там работало только небольшое кафе на первом этаже бывшего университетского общежития, а длинное подвальное помещение, стилизованное одновременно под античные развалины и современную дискотеку было заперто.
Кафе меня утраивало. Я села в самый угол, заказала себе кофе и пирожных, потянулась за сумкой. Едва мне хватило сил достать конверт, мой заказ уже стоял передо мной. В зале больше никого не было. Я вытащила столовый нож из салфетки и подрезала конверт.
Там были фотографии.
На первой я сидела на топчане в день приезда, когда сбежала от Вадика, и добралась до моря. На лице – смесь щенячьего восторга и умиротворения, волосы выбились из заколки, все тело застыло в каком-то порыве бежать дальше, даже не бежать, а лететь. С таким выражением лица, я пожалуй, дома могла бы оказаться только у Дашкиной кроватки, но вряд ли бы там я оказалась такой… Живой и красивой. Да, черт возьми, я готова была это признать. В тот момент я была живой и красивой.
На второй – я, опустившись на корточки, обнимала Светкиного сына и показывала ему какую-то точку в сереющем над морем небе. Дома был старый телескоп, и отец в детстве мне часто показывал звезды. Некоторые я запомнила и могла найти и сама. Этими знаниями я тогда беззастенчиво хвасталась перед мальчишкой. У нас обоих были сосредоточенные и лукавые лица. А ведь я обещала его свозить к лошадям и забыла.
На третей я шла вниз к набережной, тем самым жемчужным утром. Обхватив плечи руками, лицо расслабленное и усталое. Изумленное и …счастливое.
На четвертой я спала следующем утром у Антона на постели. Лица не было видно, только волосы, рассыпавшиеся по спине и часть одеяла, спрятавшего ягодицы.
Я до крови прокусила губу, рассматривая их, и теперь глотала сочащуюся струйку крови.
В тот миг я осознала, что иногда слезы действительно «брызжут» из глаз. Мои не текли, они выстреливали и беспрестанно капали на матовые снимки.
Дрожащими руками, я вытянула из сумки телефон. Его номер шел третим, после «а мамы» и « а воспитатель дс».
- Скажи, и за что ты так со мной, а? – мне казалось, что я кричу, но это был едва слышный шепот, скорее шипение. – Думаешь, если я буду ходить на работу для встречи с тобой, будет легче? Или что будет продолжение? Или что это все значит больше, чем курортный роман?
Он молчал в трубке так долго, что я стала задыхаться от мысли, что могла спутать номер.
- Ты в кабинете? – наконец, раздался голос в трубке, и я выдохнула почти с облегчением.
- Нет.
- А где? – продолжал настаивать он.
- В «Риме». Тряхнула молодостью. Только через пять минут меня не будет, не надейся.
Я захлопнула трубку и сердито уставилась в окно. В животе клокотали два глотка кофе. Проклиная себя за несдержанность, я смотрела в окно и не глядя, выискала еще один номер.
- Темыч?
-У?- ответил на редкость серьезный друг.
- Что мне выпить, чтоб успокоиться?
- Водки, - отрезал друг.
- Я серьезно, - продолжала стирать слезы по щекам я. Странно, но голос был почти обычный, спокойный.
-А ты где?
- В «Риме».
-Тряхнула стариной? – в голосе промелькнул проблеск любопытства.
- Молодостью, - поправила я.
- В «Риме»…, - я почти видела, как он морщит лоб в раздумьях. – В «Риме» был коктейльчик под именем «Кома». Закажи два. Будешь в ступоре до ночи, но совсем не пьяной.
- Темыч, я вообще таблетку просила.
- На фига тебе та химия? – ответил доктор-психиатр. - Добрый друг плохого не посоветует.
- Ладно, - смирилась я.
- Ты что продолжаешь себя жалеть? – после паузы спросил он.
- Ага, - в ответ на мой кивок появился официант. – Три «комы» и счет, пожалуйста.
- Три много.
- Две не возьмут, - я спрятала фотографии в конверт и его под кипу распечаток в папку.
- Что здоровый секс на отдыхе не помог?
- Иди к черту, мой добрый друг.
- Что секс продолжился после отдыха? - продолжил настаивать он.
- Темыч…
- Я - поддонок и этим горжусь.
- Темыч, я, кажется, его люблю. Можешь, посмеяться по этому поводу.
Три малюсенькие рюмки с полосатым содержимым и появились на столе. Пока Темыч молчал, я успела выпить две из них и расплатиться с невозмутимым официантом.
- А я с работы увольняюсь, - наконец произнес он.
- Чего? - приятная на вкус смесь и впрямь была что нужно. По пищеводу уже растекалось спокойствие, а руки перестали дрожать.
-У моей жены зарплата в пять раз больше моей. Еще вопросы будут?- неожиданно зло отрезал он.
- Что ты будешь?... – опешила я, удивившись, что он не шутит.
- Паровоза помнишь? – это был его бандитского вида одноклассник, который когда-то месяц прожил безвылазно в его комнате в общаге, прячась от каких-то других бандитов.- Предлагает на двоих шахту взять в аренду.
- А Катя? – не нашлась, что возразить я.
- А Катя советует, как это сделать юридически грамотно…
- О, Господи…- прошептала я.
- Да ну его к чертям собачим! – гаркнул Темыч. – ты это…глупостей там не наделай, а? Очень тебя прошу.

Антон не узнал меня в розовой куртке и шапке с бубоном. Его машина свернула в проулок, где прятался «Рим», а я осталась, погрузившись с головой в приятный алкогольный ступор, дожидаться троллейбуса.

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

5. «Кома» оказалась потрясающей штукой. Сознание оставалось ясным, настроение безоблачным, воспоминания не роились в мыслях. Может быть, это был странный эффект плацебо из-за слепой веры Темычу? Не знаю, но меня он устраивал. Я даже не порезалась, пока готовила ужин, а Марат с Дашей носились по дому. Потом, скрутившись в ванной, с упоением пересказала маленькой принцессе новый хит – мультик про Рапунцель. Вдруг в три года Дарья стала верить в любовь и стесняться папу, хотя раньше купалась только с ним. Деда не выгоняла, что было поводом для обид, но ему и бабушке еще три дня балдеть на курорте, и она усиленно делала вид, что не скучает и не интересуется, какие ей привезут подарки. Только звонила им раз по десять за час. . Неясную тошноту я списывала на вечное наспех проглоченное кофе и мысленно обещала с завтрашнего дня начать есть овсянку на завтрак.
Когда Дарья угомонилась и заснула с плюшевым кроликом в обнимку, я безропотно уступила Марату, чувствуя одновременно себя виноватой и преданной. Потом он долго гладил меня, и я почувствовала, что «коматозный» эффект уже не ощутим. В животе закипели страсти, и захотелось плакать. Я сползла с дивана и заперлась в ванной.
- Ты не простыла? – спросил он, увидев, что я выхожу, закутанная в самый теплый халат.
- Да нет. Просто замерзла.
- Дома пекло, - он лежал в одних трусах с книжкой на диване, на котором спал каждую ночь после рождения Даши. Спать, вслушиваясь в детское сопение, было одним из величайших моих удовольствий и повинностей.
- А мне холодно.
После ванной живот почти перестал болеть, только едва-едва неприятно было в правом нижнем углу. Правом нижнем углу.
Я вернулась в ванную, посмотрела на свое горящее лицо в зеркало, распахнула халат, с силой нажала под пупком. Стало легче. Резко отпустила руку и задохнулась от боли и хохота.
- Марик, - позвала я мужа. – Звони срочно маме, пусть приезжает к нам ночевать.
- Зачем? – удивился он.
-Мы едим в больницу.
- С чего бы это? – не отрываясь от книжки, продолжал бурчать он, думая, что я шучу. – Ты только что оттуда.
- У меня аппендицит, - улыбалась своему отражению я. Я никакая не влюбленная идиотка. У меня просто аппендицит и температура 39, как минимум.
- Смеешься?
- Ничуточки.
- Ну, так утром поедим, давай спать, - ответил он. – Дашку отвезу в сад, потом тебя.
Я разозлилась и безропотно ушла.
На кухне дозвонилась любимой свекрови и объяснила ситуацию. Она обещала быть через полчаса. Забрала в ванной бритвенный станок и зубную щетку с пастой. Перевернула шкаф, нашла любимую футболку, которую носила еще в школе, тапочки, полотенце, вытянула с полки в детской недочитанные «сумерки», поцеловала спящее сокровище. Быстренько довела порядок на кухне до состояния «идеального порядка». Когда Марат соизволил сползти с дивана, чтоб выкупаться перед сном, я была уже в джинсах и водолазке, складывала в сумку расческу, мягкую резинку для волос и вызывала такси.
- Ты куда? – удивился он.
- На операцию, - удивилась вопросу я.
- Ты спятила? Ночь на дворе. Сказал, утром отвезу.
- Ну, если тебе плевать, кто будет растить дочь, весь остаток ее жизни, то мне – нет, - окончательно рассердилась я.
-Не понял?- Он действительно идиот? Пришлось объяснять, как объясняла бы Даше.
-Марик, у меня аппендицит. Если б я так не… устала, я бы и раньше догадалась. У меня живот с утра болит. Если дожидаться дальше аппендикс может лопнуть, его содержимое, сам понимаешь, что является содержимым кишечника, выльется в брюшную полость, начнется воспаление, перитонит, я могу умереть. Может быть, я бы наплевала на свою жизнь, если бы не Даша, а так, извини, я поеду сейчас. Утром позвоню маме, они вернуться раньше, а пока с Дашей посидит твоя мать и ты, она уже едет.
- Ты сразу не могла сказать? - посерел и схватился за стенку он.
-Я тебе сказала, - я пожала плечами и потянусь за белыми сапожками.
- Я с тобой.
- Пока ты дождешься мать, я буду уже в санпропускнике. Утром приедешь. С бульоном, кефиром и детским питанием.
- Зачем детское питание? – опять удивил меня он.
- Затем, что у меня в животе будет дырка, схваченная двумя швами. Пока не заживет – нужна щадящая кормежка.
Я хватанула сумку и быстро убежала дожидаться на улице такси.
Нет, я еще могу понять свою логику, когда я выходила за него замуж.
Но о чем могла вечерами разговаривать с ним моя мать, я не представляла.
И о чем буду разговаривать я, приходя в себя после наркоза – тоже.
Машина быстро неслась по темному городу. Живот, стянутый тугим ремнем, тихо ныл, а вот температура достигла пика, и мне было очень жарко. Вот уж никогда не думала, что окажусь в одиночестве в подобной ситуации. Страха не было. Внутри бурлила непонятная смесь облегчения, трепета и боли. В санпропускник хирургии я вползла, едва переступая ногами. Во время.

Я проснулась, когда кто-то легонько потрепал меня по щеке. Живот не болел, немного тянуло внизу, меня больше не знобило, только неудобно было лежать на спине, ведь я всегда спала на боку. Значит, все позади. Нужно попробовать перевернуться и можно жить дальше.
- Алька… ты в порядке?
Тупой вопрос из тупых американских фильмов. Некоторые из них я любила, хоть и скрывала ото всех. «Сбежавшую невесту», например или невозможную «Полицейскую академию». Раз я их помню, значит, я – это я. Приятное чувство. По сравнению с привезенным после меня дедом с кишечной непроходимостью, я - в полном порядке.
Самые страшные предположения, кажется, начинали сбываться. Голова еще кружилась, но глаза сфокусировались сначала на приоткрытой двери, из которой в палату пробирался неяркий свет из коридора, потом на кафельной плитке у рукомойника, от которой он отражался и бил мне в глаза, потом на белом халате сидящего рядом Антона. Я брежу. Главное, не заговорить с ним. Вероятность того, что это не он, раз я – это я, никто не отменял. Я закрыла глаза. Голос не исчез. Да здравствуют слуховые галлюцинации.
- Иду по коридору от гипертоника, смотрю, ты на каталке. Я сначала глазам, не поверил, мимо прошел. Потом вернулся к хирургам, они сказали, что ты. Больно?
После его слов захотелось себя пожалеть. Прикинуться, что мне очень больно, и очень-очень нужно меня утешать и сочувствовать. Обнимать, укачивать, словно маленькую.Но проклятое упрямство заставило отрицательно покачать головой, не открывая глаз.
- Ты еще поспишь?
Я кивнула и попыталась заставить одеревеневшее тело перекатиться на правый бок. Тело меня еще не слушалось.
- Давай помогу.
Он легко подхватил меня под коленки и спину и переложил на бок. Сразу утихли последние остатки боли и убежденность в том, что это галлюцинации. Сама бы я устраивалась так еще очень долго, а неуклюжий Марик точно бы выдрал торчащие из повязки дренажи. Так учила перекладывать больных обожаемая Раиса Петровна, с минимальным усилием и максимальным результатом. Так я сама бы себя переложила.
- Спасибо, - тихонько проговорила я.
- Вот еще. Проснешься – сочтемся, - заверил меня Антон и по-мальчишечьи ясно улыбнулся. Потом легонько растрепал мои волосы и поцеловал в лоб. - Спи.

Мне очень хотелось сказать ему что-то еще, но в необъятных карманах его халата загудел телефон, и док побежал дежурить дальше. Постепенно я опять провалилась в мрачный постнаркозный сон.

6. Мне понравилось болеть. Утром у моей кровати собралась целая делегация, шумная, суетливая и беспрерывно заставляющая смеяться. Хирурги всех разгоняли, но родственники и коллеги все-таки протискивались по одному и пытались меня веселить. Марат скупил все возможные детские консервы и усиленно в меня впихивал. Свекровь приволокла картошку с удушающее вкусно пахнущей свининой и солеными огурчиками, так что пришлось отдать ее в ординаторскую, потому что студенты и врачи, приходящие меня смотреть каждые пятнадцать минут, глотали слюни. Говорили, что хватило на всех. Мама и отец примчались с аэропорта и клялись, что больше никогда меня не оставят одну. Тетка привела кипу журналов и маленькую гортензию в горшке. В обед меня почтила своим визитом немного растерянная и от того еще более сердобольная Роза, с упреками, что я – незаменима в отделении, и сейчас там все наперекосяк. После нее – громогласная Петровна, обложившая шутливым матом и меня и хирургов, что закрыли меня в «покойницкой», чтобы оставить в отдельной палате. Пришли Вадик и Света с еще одной стопкой журналов, теперь уже профильных. Шеф-всезнайка приволок мне букет роз, сунул тайком мне шоколадку под подушку и заодно дал разгон всему отделению за все сразу.
К вечеру я попыталась встать, держась за стенку доползти до туалета и умыться. Со второй попытки удалось. Даша заливалась слезами, впервые увидев маму в таком несчастном виде, и я разоралась на Марика за то, что ее привел, и отослала домой вместе с родителями.
Я уснула под его монотонный рассказ о строительстве новых магазинов и клуба, о непонятных сделках и взятках, о тяжелом и изматывающем куске хлеба депутата. Я так привыкла к его откровениям, что мне все это даже перестало казаться смешным.

Через две недели я утроила дома истерику и вышла на работу. Мне еще потакали и сдували пылинки. Живот тянул, я неимоверно похудела, но чувствовала себя бодрой и полной сил. Странно, но еще я чувствовала себя… исцелившейся. Горячка влюбленности, слезы, нелепые обиды – все ушло. Так хорошо не было со времен университета. Иногда придерживая правый бок, я порхала, словно птичка.
Даша наотрез отказывалась ходить в сад, пока я дома, и однажды днем, когда она спала, я
достала из сумки фиолетовую папку и фотографии. Со спокойным сердцем их пересмотрела. Со спокойным сердцем приняла, как данность, что Антон следил за мной там, в Крыму, что он увидел меня такой, какой я себя уже забыла. Это ничего бы не поменяло в моей жизни, но что-то внутри сломалось и терзания отступили. Осознание того, что я влюбилась и что мои чувства были разделены, наполнили жизнь совсем другими красками.
Нет, на работу я бежала, скользя каблуками по льду, тоже не ради него. Я соскучилась по своей работе, по крохотному кабинету и старому компьютеру, по монотонному течению больничной жизни. Я бежала, чтоб окунуться в эту жизнь. Мне ее не хватало.
Ближе к обеденному перерыву меня вызвал к себе Шеф.
Я заглянула к Розалии Исааковне, чтобы предупредить, но она, оказывается, была в курсе и таинственно пожелала мне приятного путешествия.
У кабинета Шефа уже стоял еще один визитер. В помятом после дежурства костюме и чистейшем халате сверху, с фиолетовыми кругами под глазами и прокуренный насквозь, Антон удивился моему появлению. После той ночи, когда меня прооперировали, это была первая наша встреча.
- Ты уже здесь?
- Да, не вытерпела долго на больничном.
Я, покачивалась на каблуках и не могла скрыть улыбку. Словно ребенок, радовалась ему. Мне в тот момент было даже плевать на Маринку-секретаря, откровенно пялящуюся на нас, я готова была кинуться ему на шею. Меня удержал лишь выглянувший из кабинета Шеф.
- Заходите, дети мои, - пригласил он нас обоих. Тем самым, подчеркнув, что визит неофициальный, тумаков не будет, и можно с легкостью заменить торжественное «Дмитрий Львович» на домашнее прозвище «Шеф», которое он обожал.
Мне бы насторожиться в тот момент, но влюбленные обычно слепы и наивны. Моя обычная подозрительность и самоедство ушли в отставку.
Мы уселись друг напротив друга за столом для посетителей, а Шеф оперся круглым упитанным боком о свой стол. Полнота добавляла ему солидности, но он усиленно с ней боролся. Высокий, типичный гиперстеник в очках без оправы, он внимательно осматривал нас обоих. Я, соскучившись за ним, не только как за главным врачом, но и за человеком, искренне улыбалась в ответ. Антон подпер щеку рукой и терпеливо ждал. Он хмурился, но я внимание даже на это не обратила.
- У меня есть для вас очень приятное известие, - произнес он и замолчал. Дразнится. Львович ухмыльнулся своему коварству и продолжил, держа паузу после каждого произнесенного предложения.. – Мы с вами едим в командировку. За границу. В Италию. В Рим. К Шацкому. На юбилей. За счет приглашающей стороны.
- Почему именно мы? – уточнил Антон.
Шеф откровенно удивился.
- А кого мне еще прикажешь брать? У тебя за год ни одного тумака. А Алка - вообще дочка начмеда.
- У меня три трупа за ночь, - поставил его в известность Антон. После такой ночи у кого угодно вид будет помятый. Я ему посочувствовала. – Один – не понятный, возможно, недосмотр.
- Это уже тумаки за этот год, а за предыдущий ты – чист, - отмахнулся Шеф. Любитель хорошо отдохнуть, он весь светился от предвкушения праздника. – Ал, с тебя красивое платье.
- А визы? – продолжал пытать Шефа Антон. – В Италию их так просто не получить.
- Щацкий сам обо всем договорился. К нему много гостей летит, он всех будет встречать, устраивать, кормить и поить. Шикует дед, может, последний юбилей в его жизни. Хочет видеть родные лица.
- Мы его не знали, - отрезал Антон. Я растерялась и подала голос:
-Когда едем?
- Официальные даты - с 13 по 16 февраля. Ты отмечала когда-то день влюбленных с Шефом, детка? – ухмыльнулся Шеф. – Италия вздрогнет.
Антон нахмурился еще больше. Странно, чем могло задеть его подобная шутка. Разве что у него были другие планы на этот день.
Он, как и я, никогда не носил обручального кольца. По крайней мере, на работу. Я своим только раз похвасталась перед Розой, а еще раз одела, когда устраивала Дашу в сад. Но сейчас я уставилась на его пальцы, в ожидании увидеть там что-то. Не увидела, конечно, но эйфория потихоньку уползала, и я была не в состоянии вернуть ее назад.
Я поднялась и напряглась изо всех сил, улыбаясь Шефу.
- С 13 по 16, платье, Щацкий. Я все поняла?
- Умница, девочка, - скалился в ответ Шеф и пропел почти по-восточному. – Аппендицит не задел твоей красоты и ума, прекраснейшая!
- Я свободна податься в свои чертоги? Ариведерчи, сеньоре, - не дожидаясь ответа, я утопала назад.

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

7. Артур Эльдарович Шацкий был светилом еще тогда, когда меня не было в проекте, а мама была школьницей. Блестящий хирург, а может просто бесстрашный, он в условиях обычной городской клиники ставил операции, за которые не брались в нигде, которые были просто на слуху у «знающих» людей, почитывавших западные журналы в оригинале. Одним из первых он начал делать операции на сердце в нашем городе, упрямо отказывался уезжать работать в столицу, упрямо не хотел добиваться званий и почестей, упрямо ничего не брал за свою работу, кроме коньяка, хотя был заядлым трезвенником. Но в чем ему не было равных, так это в настойчивой попытки сделать из нашей больницы передовую и ему это удалось. Он знал всех директоров заводов и шахт в регионе, которые помогали ему в строительстве новых корпусов больницы. Он знал многих инженеров в громадном НИИ, которое занималось разработкой оборудования для этих самых заводов и шахт, а заодно – за разработкой необходимых ему аппаратов и инструментов, многие из которых свято оберегаются и используются по сей день. Он собрал блестящих специалистов, а кого не смог сманить – вырастил с нуля. Шеф был его студентом, потом интерном, перенял неподражаемый стиль работы, раздачу «тумаков и пряников», некоторые утверждали, что даже походку. Что я точно знала, так это то, что он всю жизнь почти боготворил его, и карандашный набросок хмурого Щацкого – единственное изображение, украшающее его кабинет.
Единственное отличие – наш Шеф был женат три раза, а его божество очень долго оставался холостяком. Намекали на какие-то короткие романы, но это были только слухи. Женился он в 54 года. Однажды поехал на симпозиум в Рим и через два дня перевернул с ног на голову всю свою жизнь. Мама рассказывала, что его итальянка была безумно похожа на классических теток с одесского «Привоза» - шумная, колоритная, необъятная. Она искренне недоумевала, как можно было бросить практически с нуля созданную больницу, должность, школу учеников… Но он бросил. Главные врачи после него менялись очень быстро, пока дело в свои руки не захватил вернувшийся из Палестины, куда его забросила бесшабашная молодость и первый развод Шеф.
Тогда все стало, «как при старой власти». Некоторые утверждали, что даже лучше, но мне все-таки кажется, что это была лесть. Шеф не был гениален. Он лишь сумел внушить всем какой-то патриотизм и гордость за свое место работы, и от этого общественная жизнь больницы покатилась веселей, а финансирования стало больше.
Целый день я украдкой выспрашивала Розу, и та охотно пересказывала известные ей сплетни о нем. Многие истории я уже знала, но это превосходно забивало мысли и настраивало на рабочий лад.
Ближе к вечеру, когда уже даже сплетни не развлекали, писанина подходила к концу, а больные разбрелись, кто куда, позвонил Темыч.
- Староста, - поздоровался он, надолго замолк, а потом выдал: – Я продал половину души дьяволу.
-Не продешевил? – съязвила я, удерживая под ухом трубку и продолжая набирать дневники на компьютере.
- Думаю, нет, - он опять помолчал, а потом начал сбивчиво и быстро объяснять. – В общем, мой главный так разнервничался, когда я ему сказал, что я ухожу, что перевел меня на полставки, на прием, и еще полставки в моем же отделении, вроде как консультантом, в совокупности получается суббота и еще несколько часов по вечерам.
- Здорово, - порадовалась я. – Будешь бандитом в белом халате.
- А Паров мне ствол подарил. Говорит, несолидно, - он немного помялся и добавил. - А я стрелять не умею.
- А Катя? – спросила я. Не могла понять сержусь я на Катю или нет, но то, что она стремительно теряла свои плюсы в моих глазах, я уже знала и надеялась, что только в моих. Нет, подозрения, что рано или поздно Темыч бросит униформу меня гложило еще в университете. Родители ему почти не помогали, сомнительных друзей было хоть отбавляй. После выпуска я успокоилась, он так легко вписался в образ, что я стала об этом забывать.
- Что, Катя? – переспросил он, и я услышала треск зажигалки в трубку и глубокую затяжку.
- А Катя советует тебе, как правильно юридически оформить право на ношение оружия, - ответила за него я, и бросила набирать текст. Уставилась на свои руки, на красивый светло-сиреневатый лак, которым вчера так любовно покрывала отросшие за две недели безделья ногти.
- Ты там как? – окликнул меня Темыч. Он что –то мне говорил, а я не расслышала.
- Аппендектомия удалась, а в остальном все нормально.
-Тебя подрезали? Шутишь... – расхохотался он.
-Нет…Не шучу.
- А в остальном…
Я прекрасно понимала, что он хочет узнать. А что мне было говорить? Мифическая поездка, я понимала, что отказаться не смогу и ехать ужасно не хотелось. В тот момент я проклинала свой аппендицит за то, что он не случился на месяц позже. Идеальная была бы отмазка.
Созерцая идеальный маникюр, я проворонила момент, когда в кабинете появился посетитель, и только когда он подошел к столу и уселся на стул для пациентов, оторопело уставилась в глаза Антону.
-Темыч, я тебе перезвоню, - я быстро захлопнула трубку.
Антон был уже без халата, справедливо рассудив, что без униформы нас редко узнают при встрече, как персонал, так и больные, еще более хмурый и уставший. Шифровался, значит не по делу. А я только- только успокоилась.
- Привет.
- Уже здоровались, - и полезла в стол, делая вид, что достаю бумагу для распечатывания дневников и первичных. Он молчал, пока я не вылезла и не заправила свой дышащий на ладан принтер.
- Я хочу тебя попросить.
- О чем? – очень хотелось быть спокойной, но меня начинало неудержимо знобить. Детский сад какой-то!
- Заранее оговорить все …условия.
Дрожь отпустила, у меня что-то булькнуло внутри, и кровь медленно полилась вверх, к щекам.
- Какие еще условия?
- Да собственно условие. Одно, - он был расстроенным и задерганным, я видела, что каждое слово дается ему с трудом и мстительная радость, что не у одной меня день не удался, почти перевешивала все остальное. Булькающее, трепещущее, краснеющее и томящееся. Он дождался, пока я подниму на него глаза и произнес. - Чтобы между нами не случилось, там, в Италии, я хочу, чтобы это осталось тайной для шефа.
- Почему? – одеревеневший язык вряд ли был способен произнести что-то связное.
- Я ему не доверяю, - с готовностью произнес он. - И не хочу, чтоб он что-то знал.
Соображала я с трудом. Настолько выводила из себя такая необычная в этом месте и в это время близость, и сама память о том, что было, и наваждение о том, что могло бы быть. Но уточнить толи наглости, толи безысходности хватило. Даже хмыкнуть при этом.
- Почему ты думаешь, что там случится…что-то.
Он усмехнулся мне под стать. Почти также грустно и безысходно.
- Потому что я не вполне себя контролирую рядом с тобой и думаю, что с тобой происходит …тоже самое.
Я снова уткнулась глазами в свой стол, пытаясь унять головокружение и пляшущих человечков перед глазами.
- Ты мне ответишь?
Странное дежа-вю. Нужно срочно ответить ему что-то такое, чтобы обесценило этот момент и его слова и мою уже не кажущуюся странной реакцию на них. Я подняла брови и выдавила из себя улыбку.
- А ты не задал свой вопрос.
Он тоже улыбнулся, в благодарность, что я превращаю это все в игру.
- Ты поедешь?
- Да.
Антон рассеянно кивнул, словно надеялся на другой ответ. Мне хотелось что-то спросить у него, заставить еще посидеть рядом, но он уже выходил из кабинета.
Нет, все-таки я вчера сделала идеальный маникюр.

8. Вечером Марат впервые поругался с тещей. Это было практически равносильно самоубийству с его стороны, и от греха подальше я утащила отца и Дашу в детский развлекательный центр. Доказывать что-то маме было выше моих сил. Пусть потом не обижается. Мне лично казалось, что самым обидным для Марика был факт, что не он везет меня в Италию, ведь если я и просилась куда-то, кроме моря, то во Флоренцию и Рим. Но мы продолжали ездить по городам пивной славы, шоколада и марципанов. Так было модно в депутатских кругах. Вот пусть и получит.
Мы здорово повеселились. Даша разоряла деда, я бродила по огромным торговым площадям, рассматривая витрины и мечтая.
Там я его и увидела.
Платье, конечно.
Не удержавшись, пошла внутрь магазина.
В канун распродажи платье стоило уже копейки, что здорово меня порадовало, уподобляться Дашке и клянчить у деда деньги мне не хотелось, хотя, если б своих денег не хватило, я бы, наверное, это сделала. Это было мое платье.
Оно было мрачно темно-синим, каким-то невероятным образом оттеняющим мои темные глаза и волосы. Оно не туго обхватывало мою не слишком большую грудь, не явно обрисовывало не слишком плоский живот и, что меня особенно порадовало, безупречно драпировало бедра. У меня уже были туфли на грандиозно тонкой шпильке, которые подошли бы и комплект серебра с сапфирами, которые добили бы любого, кто меня увидел в нем.
Я едва не танцевала, пока продавцы мне упаковывали это чудо.
Правда, маме и Марику платье не понравилось, они сочли его «скучным», а отцу и Даше я нравилась во всем, так что их мнение не учитывалось.
До отъезда мы с Антоном не пересекались. Каждое отделение - отдельный мирок, в гости у нас часто ходить не принято и только по делу, в день обычной конференции я дежурила на санпропускнике, а на общебольничной – дежурил он и я не сумела сбежать от Вадика. Он был жутко обижен, что его не берут и потому еще больше, чем всегда требовал нежностей.
Не совпадения.
Предстоящая поездка то внушала ужас, то необоснованные надежды. Погрузившись в свой очередной призрачный анабиоз, я однажды с удивлением обнаружила себя в аэропорту, где мама важничает, передавая Шефу последние инструкции и упакованные подарки Щацкому, а Марик высокомерно осматривает все вокруг. Антон пришел, практически прибежал в последнюю минуту, когда уже не только я начала волноваться.
После церемониала знакомства и прощания, мы погрузились в самолет.
Меня усадили к окну, расслабившись после взлета, Шеф начал рассказывать программу поездки.
- Значит так. Завтра мы с Шацким идем в баню, - он жалостливо посмотрел на Антона. – Я бы взял тебя с собой, честно, но эта – и перевел взгляд на меня, - стопроцентно сбежит гулять одна по городу, а ее мать с меня шкуру спустит.
Я фыркнула и отвернулась к окну.
- Нет, милая, тебя я все равно взять с собой не могу, - он участливо похлопал меня по руке. – Девочек туда не берут, они там и так работают, - и рассмеялся, очень довольный собой.
- Так берите Антона, что он мне нянька?
- Нет, он будет именно твоя нянька, - он грозно сдвинул брови, зыркая на меня и обернулся к Антону. - Учти, она от мужа умудрялась сбегать, даже в медовый месяц, так что отвечаешь головой.
Я скривилась.
- Люблю гулять по чужим городам.
- В Париже? Не зная французского? Там же негры на каждом шагу!
Я пожала плечами.
- А что плохого в неграх?
- В Вене больше пойти было некуда, кроме макдональдса?
- А я стаканчики от кока-колы из разных городов мира собираю.
-Честно? – удивился он.
- Нет, конечно.
Мамочка у меня, кажется, остается без подарков. Сплетница.
- Хотите слово дам, что буду сидеть в номере? У меня разговорник есть, буду учить итальянский.
-Нет. Возьмете с этим обалдуем экскурсию по городу и будете ходить рядом, держась за руки, как первоклашки. Всем ясно? Кому неясно – лишаю премии! И, вообще, вы меня с мысли о прекрасном сбиваете! 14го…,
Шеф мечтательно сложил руки на животе, и прикрыл глаза .
– 14 у нас официальный день в новой клинике, которую в честь деда отгрохали. Будете отвечать на умные вопросы итальянских дядек, как хорошие дети. Подсказывать не забывай, поняла, Алла? Ни черта в кардиологии не помню. Вечер свободный.
Он хихикнул. Я смотрела в окно. Не дождавшись благодарностей ни от меня, ни от Антона, Шеф вздохнул.
- 15го вечеринка у деда дома. Там будет куча русских, так что нормальная пьянка, не больше. Раз Алка не пьет, запоминает все, о чем там будет сплетничать и потом нам рассказывает. 16 вылет, к сожалению, ранним рейсом, у меня 16го у второй жены день рождение, если опоздаю, не поймет.
Тут он действительно вздохнул. Дружил Шеф со всеми своими женами, со своими и их от других браков детьми, был опорой и поддержкой.
- Вопросы есть?
Вопросов не было.

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

9.
В аэропорту нас встречал Сам, проворный, сухонький, абсолютно лысый старичок с намечающимся Паркинсоном, что в 80 уже простительно. Он был с женой, действительно необъятной, громкоголосой, певучей, но удивительно гармоничной. Нет, одесситку она мало напоминала, но вот постарешую и огрузневшую Монику Беллучи- да. Она обняла нас, словно горячо любимых родственников, прибывших издалека. Даже для меня, обычно замкнутой и холодноватой с незнакомыми людьми, это было приятно. А Шеф, наш ироничный, в чем-то даже надменный и высокомерный Шеф мигом сбросил с себя лет тридцать и стал откликаться на «Димасика» и исполнять роль не то адъютанта, не то пажа при Его величестве. Может, даже сына, ведь у итальянки дети были, и даже внуки, а у Щацкого – нет. Правда, после знакомства с гостями, я в этом начала сомневаться.

Нас привезли в предместье Рима, в маленький уютный пансион, где и познакомили с остальными гостями. В общем – то замысел Шефа, притащившего за тридевять земель именно меня и Антона, после этого казался почти гениальным. Самой молодой на этом сборище была 62летняя итальянка, а самым старым – виновник торжества. Остальным было глубоко за семьдесят. Наличие кардиолога-мальчика с вечного поля боя, каким был наш первый этаж и кардиолога- девочки, безропотно сражающейся с капризами этажа второго, обезопасил эту странную компанию. Геронтолог Лева, сидевший на приеме в поликлинике, был бы насмешкой. Мы – мерами безопасности. Своего рода телохранителями элиты медицинской науки разлива семидесятых-восьмидесятых годов. Я никогда не была в обществе такого количества академиков, член-корреспондентов, заслуженных деятелей. Свои звания они произносили с такой легкостью и очарованием, что я была покорена и готова была с легкостью выполнять капризы этих милых заслуженных стариков и старушек. Правда, после представленной пятой дамы, голова перестала пытаться запомнить их имена, но свято помнила специальности, словно я вернулась в отделение, где запоминала вместо имен диагнозы. Признаться, компаниям Марика, с его именитыми и просто богатыми приятелями, по званиям, регалиям и заслугам было далеко до этой. Главное, что мне с ними мне было хорошо.

Меня поселили с дамой – гистологом из Белоруссии. В комнате, очень женской, просторной с белыми портьерами на окнах, цветами в кадках, разделенной каким-то подобием гостиной на две части, в каждой из которых была кровать, она повторно представилась.
- Меня зовут Берта Ивановна, солнышко. Можно просто Берта, а вас как величать, - ее легкий акцент придавал некоторую резкость речи. Мне справедливо показалось, что, что она прекрасно может обходиться без него, но ей самой это нравится.
- Мне очень приятно. Алла.
- Можно Аля?
- Вдвойне приятно.
Она с комфортом расположилась в кресле, обитом бледно-голубым шелком, и достала из сумки изрядно потрепанный портсигар.
- Вы курите, Алечка?
- Нет, - я ловко разбирала вещи, с удивлением отмечая, что взяла с собой зачем-то половину своего гардероба, но при этом колготки только под новое платье. Погода была теплой – почти наша весна, и ладно. - Но вы не переживайте, мне нравится табачный дым.
- Кто вы по специальности?
- Кардиолог.
-Это вам тоже нравится?
- Да и очень.
- Вы замужем? – она очень изящно закурила. Руки почти плотной сеткой покрывали пигментные пятна, но они были очень ухоженными, как и сама дама.
- Да, - кивнула я, выглядывая из-за шкафа.
- И у вас роман с этим мальчиком, что с вами приехал?
Словно «роман» она произнесла как-то старомодно, с легким оттенком не то пикантности, не то зависти. Мне понравилось. И очень захотелось сказать, что да, хотя я до сих пор не смогла бы обозвать происходящее каким-то словом. И очень захотелось, чтоб была жива моя бабушка ,и я могла ей все это рассказать.
Берта просияла.
- У меня тоже был роман! – она мечтательно погрузилась в воспоминания. – Мы встречались раз год в Минске, когда он приезжал на съезды хирургов. Артурчик был очень галантен, так красиво ухаживал! Мы ходили в театр. Мне так лестно, что он меня пригласил… Как вы думаете, солнышко, я еще ничего?
Я пытливо посмотрела на старушку. Наверное, в 75 я бы тоже хотела так выглядеть. Она была похожа на сморщенную куколку, на фарфоровом когда-то личике легкий макияж, светло-песочный брючный костюм скрадывает чуть полноватую фигурку, на ногах мягкие светлые туфельки из замши. Моя бабуля была куда проще. Правда, тоже красилась в ярко-рыжую до самой смерти. Впрочем, она была всего лишь медсестрой, а Берта писала книжки, по которым училась и я, и мама.
- Вы просто прелесть! – честно ответила я. Берта засияла еще больше, но не удержалась от вздоха.
- Ах, милочка, его жена все-таки моложе! Я измучила свою портниху и внучку, когда собиралась сюда, но Лиза из Брянска взяла свои бриллианты, и норковую горжетку, а я все свое наследство распродала в девяностые,… Внучка меня балует, но это уже не то.
- Вы прекрасно выглядите! – попыталась заверить ее я, и даме это было нескрываемо приятно.
- Спасибо, душенька.
Я смысла с себя самолетную копоть, переоделась, и мы чинно спустились вниз.
Щацкий с Димасиком и остальными мужчинами, правильнее сказать дедами уезжали в Термы. На съеденье 8 пожилым дамочкам и мне оставался только Антон.
- Лучше б я получил тумаков за прошлый год, чем это, - совсем не сердито пробурчал он Шефу.
- Сочтемся. За Алькой смотри, она сбежит, зуб даю, - усмехнулся Шеф, провожая старичков к микроавтобусу.

Через полчаса, дамы только успели выпить чаю и начать перемывать кости умершей Зине откуда- то с Севера, приехал еще один микроавтобус и повез нас на обзорную экскурсию по городу.
После второй остановки я честно перестала запоминать, что я фотографирую. Было даже не по- весеннему жарко, какие там колготки, я бросила в машине куртку, потом закатила рукава водолазки, жалея, что под ней нет майки. Дамочки веселились вовсю. Сразу было видно, что последние годы были окрашены только внуками, у кого они были и ожиданием смерти. От этой поездки они готовы были выжать все, чтоб впечатлений хватило до конца.
На третьей остановке, даром, что это была площадь Святого Петра, все происходящее смешалось в голове обрывками чьи-то фраз, когда-то виденных картин и фотографий, восхищенных вздохов. Дамам была нужна то вода, то зонтики, чтоб спрятаться от солнца, то очки, то тросточки. Они фотографировались вместе и по отдельности, на фоне дворцов и фонтанов, поминутно перебегая друг от друга, теряясь и надрывно вопя при этом. Одна шлепнулась, кидая пригоршню монет в фонтан, другая едва не отправилась в обморок, увидев статного мужчину в алом облачении кардинала. В конце концов, я уселась на ступеньку какого-то дворца и схватилась руками за голову.
- Не вздумай сбежать, - Антон протянул мне запотевшую банку холодной колы.
- Где ты ее взял, мы же еще деньги так и не поменяли? – я сорвала крышку и отхлебнула мигом половину.
- В машине. Там есть все, что захочешь, – он уселся рядом на ступеньку. - Не знаю только, зачем нашим дамам запасли презервативов, а в остальном – даже дефибриллятор и адреналин.
- Ничего себе. Предусмотрительно, - кола была просто чудо.
- Ты будешь злиться, если я и тебя буду фотографировать?
- Еще как! – усмехнулась я .
- Значит, опять придется работать папарации, - лукаво вздохнул он, легко поднялся, и потрусил навстречу ожидавшем его фотоаппарата дамам.
Я вытащила из сумки свой, и начала фотографировать. Не сползая со ступеньки, я приближала, удаляла объектив, не рассчитывая на качество, ловила просто выражение его лица. Сосредоточенное, лукавое, когда он поддерживал старушек, флиртовал с ними. Хмурился, когда Берта пожаловалась на головную боль. Меня даже ревность кольнула на какой-то миг. Потом дошло. Родители умерли, бабушек и дедушек, насколько я знаю, у него нет, какие родственники у жены, я не знаю. Черт, я даже не знаю, где он живет. Нет, если порыться в голове, то я вспомню, что санпропускнике, во врачебном закоулке висит бумажка с адресами и телефонами всех докторов, и его адрес там есть и мой, конечно же. Я знаю, что раз в неделю он ходит с Вадиком играть в футбол на стадионе пятой школы, я знаю, что он со второго раза сдал фарму профессору, которому со мной «приятно было говорить о предмете». Я знаю… Какой он на вкус, на ощупь.
Стоп.
Один кард был особенно удачным. Он смеялся, рассматривая взлетевших в небо голубей, которых кормили дамы принесенными им булочками. Взъерошенный, давно не стриженный, с щетиной на щеках.

К обеду мы вернулись назад. Вечный город утомил, казалось, всех, дамы, осилив обед, едва не засыпали за столом. Мне спать совершенно не хотелось. Димасик еще не привез назад свою компанию.
Перед тем, как уснуть, сиеста была объявлена обязательной, Берта со всей возможной хитростью выманила у меня фотоаппарат и все подробности моего «романа», взволновав меня до крайности.
Нет, если бы Шеф так настойчиво не посмеивался надо мной, вряд ли я бы сбежала. Компания мне нравилась, Берта даже посапывать умудрялась очень располагающе, я могла бы свернуться и перелистать фотографии и свои воспоминания. В конце концов, мы были за городом, итальянского я не знала , да и Макдональдс мне по пути не встретился. Но меня заела тоска, и я улизнула из комнаты.
На первом этаже тоже никого не было. За последующий час я облазила весь прилегавший к пансионату парк, дошла до маленького ручья, изгибами струящегося среди
незнакомых деревьев с проклюнувшимися бледно-розовыми бутонами. Поднялась на небольшой холм, где стояла ротонда, и был прекрасный вид на сам пансионат и окрестности. Вернулась вглубь парка, наткнулась на старый, а может стилизованный под старину, весь в трещинах фонтан.
Антон налетел на меня, когда я вновь полезла в сумку, чтоб найти фотоаппарат. Едва не сбил меня с ног, крепко зажав лицо между своими ладонями, накинулся с поцелуями, жадными, неосторожными. Даже если б захотела, я не могла пошевелиться в ответ.
Потом мы долго стояли обнявшись.
Потом он снова поднял мое лицо вверх и попросил:
- Не убегай от меня, пожалуйста…
-Я не убе…- он легко поцеловал меня в нос и обхватил еще крепче.
- Пожалуйста, - примирительно просил он. - Хотя бы здесь.
- Димасика боишься? – уколола я.
- Нет, - он подсадил меня на кромку неработающего фонтана, и пришлось обхватить его руками за шею, чтоб не съехать в изрядно позеленевшую воду, наполнявшую изящную чашу. – Не хочу терять ни минуты.

Мы долго гуляли по парку, держась за руки, словно первоклассники. Толи Антон старательно выполнял предупреждение Шефа, толи ему и впрямь этого хотелось. Тогда мне было все равно. Мы больше молчали, чем разговаривали. У меня кружилась голова от запаха расцветавшей весны и цепкости его пальцев. Нет, не так. Это мир, проклятый, безбожный мир в тот момент кружился вокруг нас.

Димасик с мужчинами вернулся глубоким вечером, когда дамы уже поужинали, перемололи кости всем своим знакомым и начали мучить Антона вопросами о его семье и привычках. Атмосфера была вольная, я почти клубочком свернулась в кресле у торшера, покрытого приглушенно-зеленым абажуром, и с удивлением для себя открывала новый мир.
Он любил черно-белое кино и ненавидел триллеры. «Куда лучше про любовь»- с облегчением отметила дама-генетик, и он не ухмыльнулся ей в ответ, словно это было правдой. Он отличал фикус от монстеры. Он читал Достоевского и не любил Пушкина. Он жил в одном доме с дядей Борей, и долгие годы дружил с его сыном, ходил в школу и прогуливал, а потом за компанию пошел в медицинский университет . Степик бросил, не сдав фарму, а ему неожиданно стало грустно и пошел на пересдачу. Ни разу об этом не пожалел. Его родители были химиками, но отец дважды заваливал экзамены в мед. Они кормили со Степиком всех собак в округе, пока один из псов не покусал Бориса Федоровича, который поздно вечером вернулся домой. Псов прогнали, но завели кота и кошку, и несколько лет подряд раздаривали котят всем знакомым. Потом кошку переехал грузовик, а кот зачах от тоски. Дрались с мальчишками, которые собирали животных для бестолковых опытов в виварии. Его мама обожала лепить пельмени и вареники, и научила его. Он легко съезжал с вопросов о жене, и так ничего о ней не рассказал, может быть из-за меня, но дамочки, наверное, оповещенные Бертой, проявили редкую деликатность.
Мужчины были вдребезги пьяны. Щацкому хотелось на всякий случай померить давление, но итальянка напугала меня бурными протестами и я удалилась.

Наутро дамы были в прежнем восхищении, а мужчины, за одним пышущим здоровьем исключением, помяты, но улыбчивы. Мы опять понеслись по Риму с экскурсией. Теперь уже руководил Сам с гордостью рассказывавший о клинике, в которой он до сих пор работал. Шеф сник. Он, конечно же, кривил душой, утверждая, что ни черта не помнит из кардиологии. Переводил вопросы и ответы сам Щацкий. Толпа любопытствующих сопровождала нас и засыпала комментариями. То, что мы увидели, было пропасть между нашей богадельней и этой больницей. Пребывание пациентов на койке сокращалось почти в четыре раза, большинство операций, на восстановление после который у нас уходили недели, были амбулаторные. При всем при этом больничка была очень уютной, похожей скорее на чью-то усадьбу или санаторий. Мне думалось, что если б Щацкий вернулся на родину и увидел то, что твориться у нас, он бы разом понизил Львовича из пажей в дворники, но, может быть, я ошибалась. Какая-то детская обида застыла на еще покрасневшем после вчерашних процедур лице Шефа, а вот старичок был в ударе, дамы в восторге. С теорией мы с Антоном ни разу не промахнулись, в диагностике пробного больного не ошиблись. Суетливый, сумбурный, прекрасный день.

Вечером, хоть шеф и обещал оставить его свободным, нас повезли в театр. Пришлось надеть новое платье, навести парадно-выходную красоту, влезть вместо изрядно потрепанных за этот день балеток в туфли на тонкой шпильке. Мы очень импозантно смотрелись с Бертой, спускаясь на первый этаж. Она была в светлом платье с синей отделкой, в синих туфельках. Ей очень шел этот наряд.
Впрочем, и Антона и Шефа перекосило от восхищения, и это было лучшей моей наградой.
- Ты же специалист по побегам, придумай что-нибудь? – попросил он меня в антракте.
- Невозможно,- усмехнулась я, потягивая принесенное им шампанское. – Мы же у всех на виду.
- Старые маразматички, - улыбаясь мне, пропел он.
- У Берты был роман с Шацким, - шепотом выдала сплетню я, рассматривая толпу наших дамочек.
- А Лиза ему сына родила, только он об этом еще не знает, - прошептал мне в ответ Антон и я рассмеялась.
- Значит, надежда на инфаркты еще есть.
- Еще бы. Давай сбежим?
- Ты же сам просил, чтоб Шеф ничего не знал, - я обернулась и поискала его глазами. Нашла. Приветственно подняла бокал.
-Он меня достал.
- Он на нас смотрит.
- Сволочь, - неожиданно сердито прошипел Антон и отошел от меня.

Ночью, когда мы вернулись, повисшая на моем плече Берта сообщила, что будет абсолютно не против, если останется сегодня спать одна. Не знаю, почему, но я не воспользовалась ее предложением. Перед сном мы долго сидели в креслах, и пили чай. Мне было так спокойно и уютно, что о большем трудно было мечтать.

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

10. Среди ночи меня разбудил ворох смсок от мамы и Марата, пришедших в ответ на мое посланное еще утром: «Со мной все в порядке, как вы? цем». Дома тоже было все нормально, кроме Дашкиной разбитой коленки, но это меня не удивило. Дашка носилась как угорелая, едва научилась ходить. Высказывая себе, что умудрилась заснуть, не дождавшись ответов из дому, просто забыв о них, я окончательно проснулась. Берта мирно похрапывала. Накинув поверх пижамы теплый гостиничный халат, я пошла вниз. Там, в уголке обеденной зоны притаился кофейный аппарат, а я до смерти хотела пить. Будить Берту включением чайника и звоном чашек не хотелось. Старая привычка, еще с тех пор, как я кормила Дашу, большая кружка чая или кофе среди ночи. После этого я вопреки прогнозам продолжала сладко спать, словно кофеин откладывался в утренний запас никак себя не проявляя. Вот от молока или чая со сгущенкой, так рекомендуемого мамой, я плевалась, да и еды для Дашки больше не становилось. Аккуратно переступая ногами в темноте, я почти дошла к вожделенной кружке, когда услышала тихие, нечеткие голоса. Они доносились с улицы, через приоткрытую дверь, отгораживающую холл от гостиной.
-Альку сюда не впутывайте, - тихо просил Антон.
Шеф горячился в ответ:
-Ты мне это донкихотство брось!
Я отскочила дальше, не желая слушать, и заперла дверь между гостиной и выходом на улицу. Дверь бесшумно меня послушалась. Подсвечивая себе мобильником, я машинально включила кофейную сказку, которая была такой же, как и у меня дома. Вот тебе и заграница. Потом села на неудобный стул за барменскую стойку и обхватила себя руками.
Не впутывать меня.
Во что?
По большому счету с меня много чего можно поиметь. Отец всю жизнь проработал в прокуратуре. В отличие от мамы, он никогда не распространялся о своих рабочих делах, но, думаю, к моей просьбе о чем-то прислушался. Есть еще Марик, в конце концов, кто у нас поверит, что депутат чем-то отличается от бандита? Пусть даже неуклюжего и не слишком умного? Никто, и мало кто ошибется при этом. С матерью вопрос оставался открытым, я точно знаю, что пару раз они с Шефом влазили в сомнительные аферы, но она всегда при этом советовалась с отцом и сестрой-юристом, так что обвести ее вокруг пальца было бы очень сложно.
Что тогда?
Кофейный аппарат просигналил, что кофе готов.
Я обхватила чашку руками, пытаясь согреться.
Есть еще мое блатное отделение, но Шефу ли не знать, что мы никогда и ничего не просили у больных, кроме обязательных платежей в общебольничную кассу, и суммы возможных благодарностей никогда не оговаривались. Гордые мы, гордые! Многим из пациентов мы писали мнимые фамилии и места работ. Да я никогда в денежные дела сама не лезла. Надумай он сделать что-то там, куда надежней было бы договориться с Розой, опытной, дипломатичной, надежной, как швейцарский банк.
Что еще?
Я хаотично рылась в своих последних историях, в рассказах матери, в больничных сплетнях, но ответа не находила, и сил подняться и подслушать разговор дальше не было.
Поглядывая на телефон, я просидела над двумя чашками кофе больше часа, потом мне показалась, что я слышу шаги по лестнице, и, решив, что ночные собеседники отправились спать, потихоньку вышла.
Входная дверь была открыта настежь, по ногам тянуло свежим воздухом с примесью трав и каких-то цветов. На пороге сидел Антон и курил. Огонек сигареты тускло отсвечивал его нахмуренное лицо. Значит, ушел один Шеф? Я попыталась тихонько пройти мимо холла, но он обернулся.
- Алька? – спокойно позвал меня он. – Почему не спишь?
- Не спится, - хмуро ответила я. Он этого словно не заметил.
- Посиди со мной, - он снова отвернулся, вглядываясь в темноту.
Я пожала плечами.
- Холодно.
В общем – то в теплом халате поверх пижамы с медведями, новогоднем подарке мужа, наконец-то усвоившем, что в шелке я не сплю, было бы не холодно, но, подслушав то, что мне слышать не положено, я ужасно неловко себя чувствовала. Тем более, речь шла обо мне. Антон очень по-русски бросил сигарету в газон, и стало совсем темно, потом снял с себя куртку, стянул плед, забытый кем-то на кованых перилах и уложил все это на каменные ступеньки. Повернулся в приглашающем жесте. Я села, подтянула колени к груди и обхватила себя руками. Он обнял меня и прижал к себе, уткнувшись лицом в волосы. Меня окутал сладкий дымок табачного дыма, геля для бритья и еще какого-то запаха, источник которого я не смогла различить. Они что пили вместе? Ночью, тайком?
От этого не было легче. От этого не разлилось тепло внутри, и не появился странный трепет, преследовавший меня уже несколько месяцев. Я еще сильнее сжалась, надеясь, что в теплом коконе халата это не будет заметно.
- Что будет дальше? – спросил он через несколько минут тишины.
- Обычная русская пьянка, - вздохнула я.
-Я не об этом, - он вздохнул и невесело улыбнулся. – Все будет как раньше?
- Я не поняла, - я удивленно посмотрела на него. В моих мыслях еще гремело: «Альку в это не втягивайте!»… и все остальное было туманом, мороком.
- Я, наверное, не так сказал, - неуверенно продолжил он. - Что будет у …нас с тобой? Ты сможешь жить, как раньше? Словно ничего не было?
Он пытливо вглядывался в мое лицо. Меня наконец-то пробрала дрожь.
С Маратом после моего аппендицита мы спали всего один раз, в вечер перед вылетом сюда. Тогда, я закрыла глаза и мечтала о другом. Было очень хорошо. Редкость в моей семейной сексуальной жизни. Нет, плохой или однообразной она не была, особенно после родов, но взволновать меня по-настоящему Марат не смог. После Крыма я по пальцам могла пересчитать, сколько раз мы были близки. Занятость, усталость, работа. Меня это устраивало. Но я представила себе это «дальше» и мне стало страшно.
- Не знаю, - по крайней мере, честно ответила я.
- Уклончиво, но честно. Я тоже не знаю, - снова уткнулся в мои волосы он.
Еще несколько минут так просидели. Холодно не было. Россыпь звезд на небе. Доносящийся шум редко проезжающих по шоссе машин. Романтика. Я вспомнила о Дашке, неугомонной, шумной, веселой. О своей затаенной боли. Хотелось плакать, и чтоб он укачивал меня. Понимал, но не выпускал из объятий.
- Со мной никогда такого не было, - тихо сказал он в мои волосы.
- Со мной тоже, - почему- то облегченно добавила я.
Антон рассмеялся .
- Если б я на минуту мог представить, что для тебя может быть нормой секс на пляже…
Я надулась.
- А для тебя?
- Нет…- он погладил мои волосы и потянулся к губам. – Никогда, - добавил, он замер в сантиметре от моего лица, потерся носом о нос.
Мысли вылетали из головы пулей. Мысли, сомнения, терзания, гости, шеф, моя семья.
Мир замер в одной единственной точке, где сходились наши губы. Сплетались, стискивались, колдовали. Мы никогда еще не целовались так нежно и осторожно, желание обычно накатывало вихрем, и было не до осторожности. Сейчас все было нежно, почти невинно, очень бережно. Мой халат так и остался цепко завязанным, мои коленки прижаты к груди. Он гладил мои волосы, скулы, губы. В полудреме - полунеге мы просидели почти до рассвета. Потом он потихоньку довел меня к комнате, я юркнула в кровать и забылась тяжелым сном.

Пробуждение было шумным. Берта, как выяснилось напрочь лишенная и слуха и голоса, пела в ванной песню моей любимой Юльки Савичевой. «Це-лый- мир-о-све-ща-ет- тво-и- гла-за». Эту песенку я тоже любила. Выбравшись из-под одеяла, я неделикатно сунула нос в приоткрытую по-стариковски дверь и допела куплет вместе с ней. «Ес-ли-всерд-це-жи-вет-лю-бовь!» Слух у меня был, а вот голоса никакого. Юлька бы заткнула уши. Подпевая, Берта перестала вынимать папильотки из волос. Мы расхохотались.
- Простите, солнышко, но я всегда стараюсь не закрывать дверь в ванну, мало ли.
-Вы абсолютно правы, - успокоила ее я.
-А вы гуляли ночью, - кокетливо склонила голову в кудряшках она.
- Не спалось, - я улыбнулась ей в ответ.
- А я вас видела на ступеньках, - продолжала улыбаться идеальной вставной челюстью Берта.
- Надеюсь, только вы? – оскалилась я в ответ.
- Точно! – заверила она. - Иначе бы мне кто-то уже сообщил.
Мы опять рассмеялись. Не понятно, что будет дальше, но об этой бабуленции я буду точно скучать.
– Поем дальше? – предложила я.
- Пока не выгонят!
На шум пришла Лиза и дама- пульмонолог из Москвы, дамочки затянули какую-то народную песню из своей молодости, которую я не знала и пробралась в ванну. Умывшись, ужаснулась синякам под глазами, но бессонной ночи была все равно рада. Не хочу терять ни минуты.
Когда я вернулась, дамочки ругались. Всерьез!
- А я тебе говорю, она не имела права с ним так поступать! – орала, брызгая слюной моя Берта, наступая на соперницу.
- Да он же подлец, он ее просто использовал! – вторила ей Лиза.
- И правильно использовал! Да ради такого мужчины можно было горы своротить!
- Она и воротила горы! А он что ей взамен, а? Вот что?
- Он с ней спал! – гордо отвечала Берта.
-Два раза, - уточнила сидящая в кресле дама-пульмонолог.
- Это не секс, а насмешка! – у Лизы покраснели щеки и прическа растрепалась. Она тыкала упрямой Берте в грудь наманикюренным сухим пальцем и зло продолжала. - У тебя когда последний секс был?
- А у тебя? – фыркала Берта.
- А них все красиво было! По-настоящему! Вот ради этого можно было и горы свернуть!
- Надо было раньше родителям рассказать! – примирительно начала пульмонолог. Черт, как же ее? Аня? Таня?
- Да таких родителей убивать нужно! Во что девочку превратили? Я бы невестку на куски порубала, если б она такое с внучкой сделала!
- Да он просто бабник, Берта, ну согласись! Навешал девочке лапши на уши, да сам не ожидал, увлекся, - продолжала мирить их пульмонолог.
- Да, бабник, - голосила Берта. – А ты бы устояла перед таким бабником?
- Бабник, - соглашалась с ней Лиза. – А как не быть бабником с такой внешностью?
Дама-пульмонолог от двойной атаки стушевалась. Тая, вот как ее зовут!
Привалившись к косяку, я рассеянно наблюдала за дамочками, и внезапно похолодела, примерив, этот разговор на себя. Что-то не подходило, но, не могла же Берта за пять минут, что я была в ванной, все растрепать?
-Дамы, не ссорьтесь, пожалуйста, - окликнула я их, спасая пульмонолога Таю.
- Мы ссоримся? – хором удивились Берта с Лизой и рассмеялись.
- Мы же просто сериал обсуждаем, - успокоила меня Лиза, похлопала по руке и гордо потрусила к двери. Напоследок обернулась и фыркнула: – И все равно он бабник!
Тая с тросточкой посеменила за ней следом.
- Кто бабник? – решила уточнить я у Берты.
- Да Андрей Палыч, кто ж еще! – удивилась вопросу она.
- Андрей Палыч, - тупо повторила я.
- Да, деточка, песенка же из сериала, вот мы и вспомнили.
- Андрей Палыч, - меня заклинило, и я начала хохотать.
Берта мило прохихикала следом.
- Какой мужчина…Бабник, подлец, но такой душка!
Я хохотала до слез.

После этого весь день пошел наперекосяк.
Нормальная русская пьянка не удалась. Шеф был в ударе, надломленном, насквозь фальшивом, но это мало кто замечал. Пока все одаривали изрядно утомленного гостями старичка, соревновались друг с другом в цветистости речей и перетягивали одеяло на себя, вспоминая о былой славе – все было цивильно, даже мило. Щацкий улыбался, итальянка подкладывала в тарелку заморские угощения, Шеф немилосердно доливал в бокалы вино и коньяк. Дамы напоследок нарядились во все лучшее сразу. Лиза сияла, как новогодняя елка, но если в театре это было местами красиво, сейчас уже – чересчур, но дамы завидовали. Мне было жутко интересно, не готовит ли она повод сказать о ребенке виновнику торжества, но спросить было не у кого. Берта и Тая, обнявшись, домывали последние уцелевшие кости Зине с Севера, которая, оказывается, увела у них когда-то мужчину, которого они обе любили. Мужчины подняли какой-то вопрос о расшифровке генома, в деталях которого они безнадежно увязли. Я лениво ковыряла в тарелке какого-то морского гада, запутавшегося в порции спагетти. Спагетти были невкусными, рыбный запах и тесто не совместимые, на мой взгляд, вещи, и это недоразумение не лезло в горло. Когда дамы разошлись на сиесту освежиться, а мужчины – на веранду курить, меня нашел Антон, подошел ко мне сзади и тихо сообщил:
- А я знаю, где тут Макдональдс.
-Издеваешься? – фыркнула я. Есть хотелось до ужаса.
-Честное слово. Это не так далеко, а водитель понимает три слова по-русски и еще три по-английски.
-Чей водитель?
- Щацкого. Мы с ним покурили и сошлись, что во время сиесты, можно вполне покататься по городу. Он не против.
- Шутишь? – с надеждой проговорила я.
Он отрицательно покачал головой. В глазах играли бесенята.
- Я переобуюсь? – уточнила я, показывая на вечерние лодочки на ногах
- Ни за что, - улыбнулся он. – Они тебе очень идут.
Я вздохнула и поплелась за ним следом. За нормальный бутерброд я пойду хоть на Голгофу.

Мы вернулись с мешком еды моих любимых для старушек, но две из них уже валялись с кризами, а еще Берта с приступом холецистита. В сердцах я наорала на бледного и взмыленного Шефа, которому тоже было не очень хорошо. Нагулялись. Он даже не додумался поорать на нас за самоволку.
Остаток дня и ночь мы провели в пробежках между двумя капельницами и одной закрывшейся в туалете дивой. Итальянка грозила вскрыть себе вены. К утру, когда мы грузили народ по самолетам, все были живы. Берта взяла с меня твердое обещание, что мы еще увидимся, что я приеду к ней в гости с дочкой и, как она надеялась, с Антоном.

В самолете Шеф почти сразу уснул, привалившись к Антону и похрапывая.
Антон взял меня за руку и мы так, почти не шевелясь, просидели всю дорогу.

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

Часть 3.
Медные трубы.

А ведь все начиналось так мило!
Борис Бурда «Кухня от знатока»

1. Кто смог описать состояние влюбленности словами? Жаль, что я не поэт. Все, что я умею – это не очень длинные письма со смайликами вместо эмоций. Есть один красивый желтенький с выпученными сердечками вместо глаз. Очень похоже. Нет, большую часть перелета глаза были закрыты, если они и открывались, сердечки не вылетали из орбит, просто становилось еще хуже. Или лучше? Могу предположить, что возьми у меня сейчас кровь – определили бы эндорфинную интоксикацию. Если б не одеревенела спина, я бы решила, что сплю, и мне это все снится. Трудно предположить, что это реальность. Когда до посадки оставалось несколько минут, Антон обернулся мне, чуть сильнее сжал мою ладонь, свернувшуюся кулачком в его ладони, поцеловал висок и едва слышно шепнул : «Я тебя люблю». Я зажмурилась еще сильнее. Сердце ухнуло вниз испуганным филином, и, ни за какие коврижки, не хотело возвращаться обратно. Во рту провели внеплановую местную анестезию, от чего язык онемел и разбух. Ворчливо просыпался Шеф у окна, растирал шею, пытался пригладить вздыбившиеся во время сна волосы на голове. Я медленно вытянула нагретую сжатую ладошку из руки Антона и почувствовала, как через нее внутрь проникает холод. Все.
Самолет сердито шлепнулся.
Непослушными ногами я спускалась по трапу, когда Антон догнал меня и, нимало не скрываясь, с лукавыми чертиками в глазах, спросил:
- Ты мне ответишь?
Я обернулась, выискивая Шефа, но он был еще высоко.
- А это был вопрос? – у меня, кажется, впервые в жизни поднялась только одна бровь вверх. Надо же. Вот и не верь, что любовь творит чудеса. В детстве я прочла, что это признак аристократизма, и долго репетировала перед зеркалом, но мои брови упрямо лезли вверх вместе.
Он облизнул губы, словно кот перед миской сметаны, пристально глядя мне в глаза.
- Да.
Я замялась. Интересно, если я это прокричу, что будет? Главное, никто не поверит, решат, что это глупый розыгрыш.
- Ты же как-то сказал, что думаешь, что со мной происходит почти то же самое,- старательно выговаривая каждое слово онемевшими губами, ответила я.
-Это ответ? – бесенята менялись неловкостью. Я и сама замялась.
-Да.
Его оттеснил кто-то из безликой толпы, направляющейся к выходу. Не знаю, произвольно или нет, но он пошел быстрее, и догнала его я уже в здании аэропорта.
Бросила на ходу:
- Я тебя люблю, - и пошла в очередь за багажом. Неловкость перевесила любопытство, требующее, что б я обернулась и рассмотрела во всех подробностях его реакцию.
Неловкость – от того, что все закончилось, и от того, что еще пара минут, и мы разъедимся. И я вернулось в свой мир, а – он в свой. Когда я повернулась, Шеф ему вычитывал что-то, а он кивал в ответ, выискивая документы в необъятных карманах.
Из динамиков неслось бодрое:
« Наша с ней основная задача - не застуканными быть на месте…»
Меня встречал отец, что само по себе было странно. Ему сложно вырваться в будни, но у стойки регистрации стоял он, с моей ненавистной норковой шубой в руках – за окнами бушевала метель. Оказалось, что самолет даже некоторое время кружил над аэропортом, пока пошел на посадку.
- Привет, - поздоровалась я. Целоваться у нас было не принято. Отец забрал у меня сумку из руки, неловко пожав ледяную ладонь в ответ.
- Привет, - ответил он. – Как съездили.
- Отлично, - кивнула я.
Колобком подлетел Шеф, улыбаясь во все 8 своих новых коронок. Он так ими гордился.
- Здравствуй, Дима, - поздоровался отец.
- Давно не виделись, - улыбался Шеф. Следом подошел Антон. Шеф уточнил. – Знакомы?
- Это Антон, мы еще интернатуру с ним вместе проходили, - к своему невероятному огорчению я залилась краской.
- Наслышан, - отец строго взглянул на него, и к моему невероятному облегчению на посуровевшем лице Антона тоже вспыхнуло подобие румянца.
Мы вежливо распрощались. «До завтра!» Пятница.
Отец бескомпромиссно накинул шубу мне на плечи. Что может быть более унылым, чем коричневая норка?
- Где Марат? – приходила я в себя уже в машине, когда мы выехали на объездную, чтоб быстрее попасть домой.
- Он вчера улетел в командировку, - немного замявшись, ответил отец.
-Замечательно! – я вытянула ноги и уставилась в окно. И том спасибо. Снег несся косыми потоками на землю. Хлопья были размером с Дашкину ладошку. – Как Даша?
- Я отвез ее в сад. Думаю, она будет рада, если ты ее пораньше заберешь.
- Конечно, заберу до сна.
- Я отвезу тебя и тоже уезжаю. Так что, девочки, у вас будет девичник до субботы.
- Здорово! Будем смотреть сериалы всю ночь.

Отец занес сумку в дом и уехал.
Я лениво выгрузила вещи и подарки, загрузила стирку в машинку и пошла бездельничать дальше в свою старую комнату– читать электронные письма, скинуть фотки в компьютер. Без Даши дом был тихим и пустым. После ее рождения я заходила в свою комнату редко, из бывшей моей спальни сделали нечто среднее между гардеробной и библиотекой. Добавили полок на стены и еще один шкаф для вещей Марта. Пожалуй, только стол с компьютером и занавески на окнах остались из моей прежней жизни. Да еще книжки. Странно, но фоток было много, и, разглядывая их на мониторе, я абсолютно четко помнила, что и где я снимала. Вся в искрящаяся Мария Маджиоре, ясли в которых лежал новорожденный Иисус, маленькая церковь рядом, построенная на основании балок античного храма. Катакомбы, Форум, Уста Истины и Бертина ладошка, пытающаяся влезть поглубже. Ватикан через «замочную скважину» . Просто Ватикан, гигантский собор внутри которого можно было бы разместить целый город. Мы тогда очень долго простояли около скульптуры Микеланджело «Оплакивание». Гид утверждала, что она плащ на плечах Марии шевелится. Мои дамочки визжали, увидев это. Я – скептик. Я закатывала рукава на водолазке и мечтала, что банка колы в руке не заканчивалась. Но колоннада на площади двигалась даже у меня перед глазами. В голове до сих пор слышались мелодичные итальянские песни, журчащие из приемников, дребезжащий смех моих старушек. Тоскливо. Я думала, что больше всего будет фотографий Антона, но их оказалось не больше десятка. Вставив новый катридж в принтер, я распечатала их все, сложила в чистый белый конверт с розами (другого в столе не нашлось), и задумала завтра отдать. Или в следующий вторник - на оперативке.
Или?
Потом я медленно опустила лицо на клавиатуру и разревелась. Горько, навзрыд, словно мне три года и я не хочу идти в сад.
На следующее утро все еще валил снег. Зима словно решила отыграться напоследок. Троллейбус едва-едва передвигался по мостовой, снегоуборочные машины накидали вокруг дорог столько cнега, что они превратились в туннели. Я упрямо утром натянула пуховик, и теперь ворчала на свое же упрямство – растаявший снег окрасил нежно розовую ткань на нем не совсем чистыми разводами. Было нелепо думать, что где-то уже может пахнуть весной и деревья готовы взорваться цветением, и может быть жарко в одной водолазке. Глаза до сих пор немного подпекали, но, главное, мама не заметила, или не хотела замечать, решив, что я расстроилась из-за Марата, и не учинила мне допрос. Остаток дня и вечер я провозилась с Дашей, которая сначала сделала вид, что она не хочет уходить из сада, а потом не сходила у меня с рук.
Не знаю, чего я больше боялась в тот момент – того, что все прошло или того, что будет продолжение. Наверное, после вечера дома все-таки продолжения.
На остановке я столкнулась с тетей Машей, она, неповоротливая в длинной шубе и платке-паутинке, вцепилась в мою руку и бодро пересказывала сплетни. Трое новых больных, скандал на прачечной, слухи о том, что Шефа забирают на повышение, скандал, который учинила Петровна новым интернам. Почти у крыльца нас догнал радостный Вадик.
-Привет, баба Маша. Привет, прогульщица. Ну, как там макароны в солнечной Италии?
- У нас вкуснее, - почти не покривив душой, ответила я.
-Чем вы там с Антошкой занимались? – поинтересовался он, подстраиваясь под наш неспешный шаг. – Опять таинственно друг друга не замечали?.
-Идиот,- как можно небрежнее кинула я, поддерживая Марью Ильиничну на лестнице.
- То есть, наконец-то заметили! Ну и как, кто разводится первым, уже договорились? – продолжал нахальничать он. Даже понимая, что все это шутки, я не могла не злиться в ответ. На воре шапка горит. Что там горит, пылает. Предательница Ильинична обернулась и пытливо уставилась на меня.
-Вадичка, прекрати смущать Аллу! – ответила она, продолжая сверлить меня глазами.
Я приторно улыбнулась, мерзко хлопая ресницами.
- Уже договорились, кто будет дружком на свадьбе. Не откажешь?
Ильинична довольно хмыкнула, на мой вопрос у Вадьки не нашлось ответа, дамы ведут счет. На две минуты Вадик замолчал. Верх рыцарства с его стороны: придержал нам дверь.
-Ты мне хоть подарок привезла? – уточнил он, с кислой миной обернувшись почти у входа в свое отделение.
Я вытянула из сумки блокнотик с изображением Папы Римского, купленный специально для него и подкинула так, чтоб он поймал. Дома остался еще один такой же для Темыча. Но тот поймет тонкую иронию, а Вадик обидится. Я так и получилось. У него вытянулась физиономия, я хихикнула и побежала наверх.
-А что я такого сказал? – донеслось мне вслед.
На весь остаток дня я приковала себя цепями к отделению. Прошлась самовольным обходом и проведала всех своих прежних больных. Нарушила все не прописанные правила и сама, без приглашения, но с коробкой конфет и флешкой с фотографиями пришла пить чай к Розе. Написала дневники – свои, и ее, но, к сожалению, ни одного новичка к нам не поступило, и пара часов безделья все-таки меня настигла. Я как раз мыла в раковине цветы от недельной пыли, когда меня настигли «здравствуйте, голубые глаза» и Темыч.
- Чудовище? – окликнул он меня. – Ты там как, живая?
- Живая, - я спешно вытерла руки полотенцем и плюхнулась на свой стул. – А ты, любимый мой?
- Нормуль, - утешил он меня. – Вчера в первый раз зарплату с Паровозом поделили. Катька собралась ремонт делать, хотя я ж его делал год назад, помнишь? Когда на курсы ходил.
-Берегись, солнышко, женщины и ремонт - страшная сила, почти как галантерейщик и кардинал.
- Ну да, ну да. До меня сплетни дошли, что ты у нас по загранице гуляла?
-Гуляла. Подарок тебе привезла, - если меня и кольнуло что-то в тот момент, то я предпочла не заметить.
-В хорошей компании? – настырничал он.
-Ага.
-И как?
-Великолепно!
-То есть ты - зараза, и ничего рассказывать не хочешь? – ухмылялся он в трубку. – Ну и не надо! Я и так все знаю! Весна, солнышко, почки на деревьях, цеквушки – старушки, любовь-морковь… Морковь заколосилась, негодница?
- Зайчик мой, ненаглядный, - разъярилась я в трубку. - Если ты хочешь что-то спросить, то можно я тебе сразу отвечу. Да, нет и нет.
- То есть слухи верные, секса не было, и ничего не поменяется. Фу…- разочаровано протянул он. – А на фиг ты ездила тогда?
- Вообще- то в качестве няньки привилегированным гостям, - я уставилась в окно. Мимо пронеслась стайка весело голосящих студентов в одних халатах, даром, что метель. Когда-то и мы так бегали, не желая носить вещи из раздевалки в раздевалку.
-Привели…каким? – паясничал он. - Мы сами не местные, грамоте не обучены…
-Родной, что ты хочешь? – грустно спросила я.
- Все так плохо? – сменил он тон.
- Да нет. Все хорошо, правда, - я тоже смягчилась. - Лучше не придумаешь.
- Береги себя, - попросил он меня, собираясь вешать трубку.
-Темыч…Стой. А кто тебе сказал? – на конец, дошло до меня, что не я.
- Сорока на хвосте.
-Кто?
-Моя несостоявшаяся теща.
-Кто???
- Да, мама твоя, - успокоил он меня. - Я случайно с ней столкнулся в магазине, по делам приезжал, ну и Катька воспользовалась, список вручила.
- Мама? – проорала я в трубку, паника жестоко сжала горло каменной рукой.
- Тю, чудачка, она мне только факты сказала, все остальное я придумал.
Я облегченно выдохнула. Несостоявшаяся теща. И откуда он знает, что был маминым несостоявшимся кошмаром много лет.
- Темыч…тогда ответь мне, может даже не сейчас… - я попыталась все это внятно сформулировать, чтобы он понял. – Если б ты был моим главным врачом, ну…чтобы ты мог с меня поиметь такого, о чем нельзя было бы попросить прямо?
Темыч, как я и предполагала, рассмеялся.
- Много чего. Для начала я бы поимел твое тельце.
- Ты? – он тоже фыркнул в трубку. - Я серьезно.
- Я тоже, - сама серьезность. Настроение потихоньку ползло вверх, но Темыч решил меня окончательно развеселить. - Ты не думала, что Шеф тебя мог для себя повезти, а Антона для отвода глаз?
- Темыч, я, правда, серьезно, - улыбнулась я.
- Учитывая твою кристальную порядочность, откуда инфа?
- Моя репутация погублена, - фыркнула я в ответ. – Я подслушала.
Темыч засопел в трубку.
- Слушай, а ты подумай наоборот. Что есть такого, что от тебя нельзя поиметь ни в каком случае? Мозги, например. Ты же – умница, только влюбляешься, как идиотка, а так ничего. Может, ты чего знать не должна? Или лезть куда –то, что ты с твоим любопытством, вполне можешь?
Я поставила стекший от воды цветок на подоконник и уставилась в окно. Мимо пробегали хохочущие Вадик и Антон с зеленых хлопковых костюмах и сливающихся со снегом халатах. Антон на миг обернулся и встретился со мной глазами. Мне стало жарко.
- Темыч, ты придумай что-нибудь еще, пожалуйста, - попросила я в трубку и без сил рухнула на свой стул. Сердце зашлось в рваном ритме. Я захлопнула телефон и закрыла лицо руками.

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

2.
Зима свирепствовала, морозы сменялись снегопадами, гипертоники валили косяком в санпропускник, Шеф шлепнулся на льду, выходя утром из машины, уволил дворников, нанял студентов на неполный день и, гордо поддерживая гипс на левой руке, каждый день обходил всю территорию, чтоб удостовериться, что все тропинки теперь притрушены свежим песком.
Я томилась, как зверек в добровольно запертой клетке.
Внешне – все было как всегда. Ходила на работу. Вела больных. Много писала, много разговаривала, много читала. Перевернула весь дом в потребности навести идеальный порядок. Разбила три вазы и едва не устроила пожар, забыв утюг на тонком тюле гардин из гостиной. Еще один вечер мучений и я зашила дырку новой оборкой. Стало кокетливей. Перевернула весь рабочий кабинет, переставила стол к стенке, чтоб не смотреть в окно, отворачиваясь от компьютера. Стало уютнее. Поменяла морские снимки на фотографии неба в Крыму, которые сделала со Славиком. Свозила его и Дашку в конный клуб. Послушно закутывалась от нахлынувших морозов в шубу и не протестовала против мнения мамы, что пора бы сменить джинсы и балетки под халатом на юбку и туфли на каблуке повыше. Был выбран компромисс. Я поменяла туфли. От остроносых черных шпилек к вечеру жутко уставали ноги, но я чувствовала так себя куда собранней. Словно готова к бою.
Каюсь, я жутко боялась встречи с Антоном. Боялась, что как-то выдам то, что происходит, боялась, что он поставит меня перед выбором, которого я боялась не сделать. Или наоборот сделать. Боялась, что предам этим и себя и его. Боялась цепляться к Марику больше обычного и ворчала про себя. Он неделями торчал в столице, приезжал только на выходные с кучей подарков и почти все время, к моему удовольствию, спал. Боялась оказаться невнимательной матерью и уделяла Дашке еще больше времени, чем обычно. Она удирала от моих нежностей к деду читать «Волшебника Изумрудного города» и безжалостно оставляла меня наедине со страхами, нежностями и попыткой упорядочить мир с помощью тряпок и пылесоса.
Дни проходили за днями. Я отдежурила и перевела двоих пациентов к нему в отделение. Я перечитала три эпикриза его больных, переведенных к нам. Мир не перевернулся. Страх оборачивался мучительной тихой грустью.
Мне уже становилось все равно, что будет дальше, мне просто хотелось его видеть. Я стала приезжать чуть позже, чтоб столкнуться на остановке с Вадиком и выслушать очередную сплетню, в надежде, что она будет про него. Глупо, правда… Я даже начала снова гулять по коридорам, ходить к Светке пить чай и в главный корпус покупать конфеты. Мы не встречались. Хотя раньше – по сто раз на дню. Или я просто не замечала этих встреч? Не придавала им значения? Единственной точкой соприкосновения оставались оперативки.
На первую оперативку не пришла я, прикинувшись жутко занятой. На вторую не пришел он – дежурство. На третью я пришла позже всех и раньше всех сбежала назад в отделение, специально сев так, чтоб не смотреть на него. И чтоб он меня не видел. На четвертую я отдалась на растерзание Вадику, рассматривая знакомые плечи за два ряда от нас, затянутые зеленой робой.
Ровно 31 день молчания.
Но ведь это и его молчание было тоже. Почему? Я терялась в загадках.

После очередного сборища во вторник Вадик, сволочь, полез обниматься. Еще миг назад что-то рассказывал и на тебе, потная ладонь медленно заскользила по моим плечам. Пришлось случайно наступить ему на ногу каблуком. Он не обиделся. Фыркнув от досады, я поднялась одной из первых и гордо пошла в сторону родной каморки.
- Доця, - окликнула меня мама, когда я уже облегченно добралась до канареек, выдохнула и стала себя жалеть. Я удивилась, ведь одно из главных правил, заведенных мамой – родственные связи не афишировать, в дочки-матери не играть. – Доця, а что у тебя случилось с Антоном?
Я похолодела.
- А что случилось?- сама невинность. Я поставила себе пятерку за броню.
- Ты же обычно с ним сидела, а сейчас с Вадиком. Вы что поссорились?
- Да нет, - я рассеянно пожала плечами.
-Он тебя чем-то обидел? – продолжала настаивать мама.
-Нет, что ты.
- То есть Маша права и у вас роман?
Броня треснула, но в обморок я не упала. Да я вообще в обморок упала только раз, еще на интернатуре, когда, еще не обследовав пациентку до конца, поняла, что жить ей всего пару часов и все, чтоб мы не сделали - безразлично. Это был первенец на моем личном кладбище. Такой откровенный и издевательский. Безоговорочное поражение. Я тогда стойко выплыла из палаты, дошла до часовенки и там сползла на лавку. Бедняга Антон, ведь это его была больная, а я ушла с историей под мышкой, потом искал меня по всему отделению, пока я очухалась, и вернулась. Я честно исправилась, написав вместо него посмертный эпикриз и отстояв вскрытие. Кажется, он даже тогда отвез меня после работы домой, не веря, что больше в обморок я падать не собираюсь. И, кто такая Маша сразу поняла, мама всех сотрудников знала по именам, и старейших, проработавших столько, сколько и она, так и называла. Могла спокойно пить чай с любой санитаркой, после того, как отчихвостит за какую-нибудь провинность. Ее побаивались, но доверяли. Предательница Ильинична все-таки успела разболтать Вадькины насмешки.
- Нет.
Мама посмотрела на меня с ухмылкой. Ироничной и очень молодой. Пока я взвешивала, что из двух зол выбрать ложь или укрывательство, из перехода вынырнул Антон и с видом сосредоточенным и серьезным направился к нам. Заподозрить такого в чем-то постыдном – себя не уважать.
- Алька, - легко позвал он меня. Так, как всегда звал. И широко улыбнулся маме, – Я не сильно помешаю, если украду ее на пару минут?
Та срикошетила его улыбку и отступила назад, пробурчав, что получит у нее «старая сплетница».
Он закинул мне руку на плечо и потащил в отделение, говоря громко и убедительно:
- Петровна утверждает, что у тебя последние эпикризы Молчановой?
- Это кто такая? – я медленно приходила в себя, спиной чувствуя, мамин почти разочарованный взгляд нам в след.
- Это которая с баснословно дорогим водителем ритма и кучей аллергий, - он все настойчивей толкал меня к кабинету. Я послушно шла, чувствуя, что мне становится очень волнительно от близости, щеки заливает румянец и соображаю я уже с трудом.
- А, есть. Она несколько раз у нас лежала.
- Она поступила пару часов назад, а Вадька запорол винду и всему нашему архиву каюк, - весело добавил он. – Петровна готова поставить памятник за любую посильную помощь.
- Ну, ты же разбираешься в компьютерах?
- Ни за что! – улыбнулся он, втолкнул меня в кабинет и захлопнул дверь. Вопиющая небрежность в нашем королевстве открытых дверей и прозрачных папок.
Я обернулась и подняла глаза на него. Улыбка медленно сползала с его лица. Между нами было сантиметров двадцать и 31 день тишины.
- Эпикриз еще нужен? – уточнила я с издевкой.
- Конечно, - успокоил он меня.
Я кивнула, отодвинулась и включила компьютер.
- Между прочим, Вадька принимает ставки – переспали мы или нет в Риме, - выдал он, привалившись к стене и скрестив руки на груди.
- Что? – подняла я лицо. Кровь медленно убегала вниз.
- Я так понимаю, что уже даже до твоей матери дошло.
-Что??
Он очень жестко добавил:
- По-моему, ни в твоих, ни в моих интересах продолжать эти сплетни, поэтому сделай милость, перестань играть в молчанку, хорошо?
Я тупо кивнула. Он продолжал.
- Мы общаемся, как всегда, только и всего, договорились?
Я опять кивнула.
Он тоже.
- Между прочим, единственный, кто поставил против – это Шеф, - добавил он со смешком. – Он свято верит, что ты по нему сохнешь еще с интернатуры.
Я хихикнула. Потом еще раз. Села на стул и зажал рот рукой, пряча очередной смешок.
- Ты тоже ставку сделал?
Он кивнул.
- Надеюсь, не вместе с Шефом?
- Конечно, нет. Вадька после этого все в себя прийти не может, рыскает в поисках новых доказательств.
- Круто. Пожалуй, я тоже хочу.
- Доказательства? – уточнил он.
-Ставку! – снова хихикнула я. – Что на кону?
-Алька, это же не смешно, - выдавил он. Наверное, не называй он меня хотя бы так, было бы легче. Но легче мне не становилось. Смесь желания и глухой тоски бурлила внутри и путала мысли.
- Почему же? – я откинулась на стуле, разочарованно уставилась на него и пожала плечами.- Очень смешно. Мы же не переспали там. В чем спор?
- В том, как ты себя ведешь. Ты что в детском саду? Какого черта ты прячешься? – прошипел он, приблизившись к моему лицу, но это было почти криком. Зловещим и ледяным. Не скажи он этого, я бы поверила, что ему все безразлично, кроме этого спора.
- Куда же это я прячусь? – скривила я губы попыткой снова улыбнуться.
- Сама знаешь куда! – рявкнул он и снова вернулся к двери. – Ты забыла про эпикриз.
-Извини, - я открыла паку с выписками, нашла нужные ему и послала их на печать.
Когда принтер потух, собрала листы бумаги в файлик, встала и отдала ему. – Пожалуйста.
- Спасибо.
- Если не хочешь добавить доказательств- до свидания, - раздраженно добавила я. Он кивнул и вышел, оставив открытой дверь.
Около минуты я стояла у окна и смотрела, как сквозь метель пробегает стайка весело спешащих куда-то студентов. Потом упрямо вытерла непролитые слезы с щек и занялась бумажной работой. К вечеру у меня перебывало полбольницы. Виновато улыбающаяся тетя Маша. По-матерински укоризненная Роза. Шумная, испытующая взглядом Петровна. Беспрерывно хихикающая парочка девчонок-интернов. Иронично поглядывающий Шеф.
От визитеров меня спасали заглядывающие пациенты и текучка. Все остальное время я силилась придумать, что мне делать дальше. Но кроме мелочных планов мести Вадьке дело не пошло.
Но мама! Моя серьезная, дотошная, правильная мама, пользуясь тем, что Марик опять пропадал в столице, добила меня перед сном доверительной беседой.
- Ну, мне ты могла сказать? – настаивала она.
- Да, рассказывать не о чем, – отмахивалась я, не понимая, что она знает, что нет.
- Ну, да, ну да…- она с прищуром поглядывала на меня, деловито накручивая волосы на бигуди. – Думаешь, я не понимаю, что Марик оставил тебя глубоко замороженной рыбиной? Не взволновал?
Я фыркнула.
- Ты просто не можешь пока оценить такого мужчину, как он. Но это придет, детка, – она погладила меня по плечу. - Ты еще мне спасибо скажешь. А пока - гуляй, на здоровье. Мне Антон тоже нравиться.
Я снова фыркнула, стараясь скрыть свое недоумение и панику, переливающуюся через край.
- Нет, я понимаю, что ты взрослая и в разрешениях не нуждаешься, просто старайся, чтоб на работе не отразилось. Тут все узнают, раньше, чем вы между собой договоритесь и обсудят. Тем более, сейчас. За вами все будут следить.
-Больше нечего обсуждать, - пробурчала я.
- Знаешь, когда заканчиваются служебные романы? – усмехнулась она.
- Когда?
- Когда подаешь заявление на расчет в отделе кадров!
- Ты так говоришь, словно у тебя грандиозный опыт в этом деле, - сморозила я ей в тон. Мама напряглась, сложила остатки бигуди в карман халата и собралась уходить.
- Мам, - окликнула ее я у двери, пытаясь как-то заглядить напряжение последней фразы. – Спасибо.
Она снова улыбнулась.
- Детка, считай, что я ничего не говорила, если тебе так будет легче. И расслабься. Никто тебя за это не съест!
По ее логике, наверное, это было материнским благословением, чтоб мне спасть в грех? Странно, но до ее слов я никогда не чувствовала себя же униженной изменой мужу. Остаток ночи я пыталась пилить себя за грехи, рассуждать о своем предательстве по отношению к мужу, дочке, да даже матери. Выходило с трудом. Словно эти два параллельных мира прекрасно уживались во мне, не думая пересекаться. В одном я была преданной дочкой, любящей мамой, если и не верной, то заботливой женой, в другой- я была, наверное, самой собой. Утро принесло парадоксальный вывод – единственное, о чем я жалела в своей жизни, нет, кроме того, что не настояла на кесаревом сечении перед родами, так это о том, что Марат был моим первым мужчиной.

На следующий день все было тихо. Обычные дела, не более. Я с удивлением заметила, что больше никто не косится, не улыбается, и не поглядывает исподтишка. Ближе к обеду я расслабилась настолько, что сгрузила на флешку почти весь свой архив и спустилась вниз отнести его Раисе Петровне, определившей Вадьку на каторжные работы – заново набирать архив, сканируя выписки больных. Потом Роза напомнила мне, что пора забирать из «скворечника» журналы и я поплелась в университет.
После выпускного я так часто здесь бывала, что долгое время даже не ощущала, что эта страница жизни перевернута. Но три года сидения с Дашей дома вернули былой трепет и капельку грусти. Мой любимый профессор фармакологии умер, но его место приняли жуткого взяточника и лицемера, которого теперь ненавидели всем университетом. Взятки и падающую по наклонной репутацию кафедры я ему прощала только за то, что перед входом туда все еще висел портрет из некролога, и я всегда кивала ему, проходя мимо. Раз в месяц в библиотеку приходили новые выпуски российского «Вестника кардиологии», и я вызвалась забирать его, имея теперь полное право пройтись по небольшому парку, зайти в наш высотный корпус, по лестнице в торце здания подняться на пятый этаж. Стеклянная стена, окружавшая ее, библиотеку и самую большую аудиторию в обиходе называлась «скворечником», оттуда открывался восхитительный вид на город. Темыч, приехавший учиться из маленького городка как-то признался, что на первом курсе ходил в библиотеку, только, чтоб его увидеть.
С журналами под мышкой, в расстегнутой шубе и скользких на мраморном полу каблуках я пересекала огромный холл перед актовым залом, когда меня легко подхватили под руки с двух сторон и поволокли вперед. Судорожно хватая воздух, я свирепо уставилась на Антона и Лешку из хирургии, который учился со мной на потоке.
- С ума сошли? – проорала я. – отпустите!
- Алка, ты семенишь, как корова на льду! – хохотал толстенький Лешка.
- Что? Эй, ты что несешь? Грубиян, – я выкрутила руку из лап Антона, но Лешка все еще волок меня вперед.
- Правда, Лешка, корова – это слишком, на ней же ни куска лишнего мяса нет, не говоря уже о сале, - фыркнул Антон.
-Тебе видней, - хохотнул Леша. И расхохотался еще сильней, когда я врезала, что есть силы ему журналами в плечо. Оббежал меня и ринулся вперед, отвечая на ходу. – Вот, чудачка, я ничего такого не имел в виду, кроме того, что у вас когда-то была одна раздевалка.
- Именно за это ты получишь! – гаркнула я, ему в след.
- Успокой эту ненормальную, мне еще к декану! – крикнул на прощанья Леша, свернув на боковою лестницу. – Я вечером к тебе зайду.
Я замерла, уставившись в пол, а потом подняла глаза на Антона и выпалила первое, что пришло на ум:
- Я была похожа на корову на льду?
- Нет, - серьезно ответил он, потом улыбнулся, и уточнил.- На буренку.
-Что? – замахнулась я журналом в его сторону.
Он снова нацепил серьезную маску на лицо.
- У тебя есть две с половиной секунды.
- Зачем? – удивилась я. Он деловито глянул на часы. До конца рабочего дня оставалось еще два с половиной часа. Причем тут секунды?
- Чтобы сбежать!
- Куда сбежать? – опешила я. Вместо ответа, он сгреб меня в охапку и толкнул в маленькую дверь, около которой мы стояли.
Это был еще один вход в актовый зал, прямиком на сцену. Дверь открывалась практически в занавес, пыльные, когда-то ярко-бордовые тяжелые полотнища. Мы запутались в них, пока Антон захлопывал дверь, впиваясь мне в губы. Я, кажется, не протестовала. Мысли пулей вылетали из головы. Ничего не осталось вокруг, кроме жадных, нетерпеливых губ, скользящих по моим губам, по шее, руки, запутавшей в волосах, другой проворно поднявшей халат и юркнувшей под блузку, опаливая кожу. Вдруг он развернул меня спиной к себе, и рука скользнула еще ниже, под ремень джинсов. Я вяло запротестовала, пытаясь перехватить ее, он закусил мою мочку уха. Глянцевые достижения кардиологии с грохотом выпали из рук. Мы замерли. Раздались тяжелые шаркающие шаги и дребезжащий голос:
- Кто там? Курс какой? Лекция только через час, так и ломятся, проклятые…Покурить решили?
Шаги приближались. Антон быстро развернул меня к себе лицом и хихикнул.
- Не покурить, баба Зина, мы тут целуемся!
- Точно не курите? – она со свистом вдохнула. – Вы хоть не первокурсники?
-Нет, - заверил ее он. Я не выдержала и тоже хихикнула.
- Ну, целуйтесь.
И она пошла назад.
Он рассмеялся, крепче прижимая меня к себе.
- Ты меня с ума сведешь! – прошептал он мне на ухо.
- Почему опять я?
- Потому что! – он прижался лбом к моему лбу. Я подняла ладонь и вытерла с его губ и щеки свою размазанную помаду. – Не знаю, каким образом у тебя это выходит.
Чмокнул мою ладошку и пытливо уставился мне в глаза.
- Готов рассмотреть любые условия.
-Условия чего?
- Ты знаешь, чего.
- Антон, - умоляюще начала я…
- шшшш…. – он прижал палец к моим губам и провел им по щеке, тоже вытирая размазанную вдребезги помаду. – Просто подумай об этом. Пожалуйста. Обещаешь?
Я кивнула, пропадая в глубоком омуте потемневших от расширенных зрачков глаз.
- Пошли.
Он поднял журналы и потащил меня к выходу.
В конце парка нас догнал сначала Лешкин снежок, а потом он сам. Завязалась нешуточная битва. Я вздохнула, безжалостно скрутила журналы в карман халата, застегнула шубу у воротника и принялась лепить снежки.
-Кардиологи, сволочи, так нечестно! – орал забитый Лешка, отряхивая тонкий хлопковый костюм. – Двое на одного нечастного хирурга!

----------------------------------------------
пыс...Яна,спасибо за текст.
Манюня, вообще-то, мальчишка.Но он не сердится пока за такие прозвища.

_________________
Перестаньте жалеть Антипку, не смешно.(c)

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

Мама сразу все просекла. и себя, похоже вспомнила. Все таки хорошо..любовь...

_________________
Тот,кто никогда не смеется над собой,упускает множество отличных способов посмеяться.С.Дункан

Ах, любовь...

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

Да, хорошо, только всегда Домокловым мечом нависает вопрос - что будет дальше, как всё это разруливать, ведь рубить придётся по-живому или не рубить и тогда вырывать из сердца с кровью.
Спасибо, Совёнка, жизнь штука сложная...

_________________
Любить иных - тяжелый крест...(с)

Обмен пациентами вместо писем и мейлов.

Что-то мне жалко Альку! Конечно, мужчины такие стратеги и шифровальщики, такие предусмотрительные , что тошно! Наверное, потому мы все здесь так влюблены в ЖАПа, что у него крышу снесло "безоглядно"!
Мда, жизнь - не сериальная пастораль.
Спасибо, Савенка! Ты и вправду, Ынтригантка!

_________________
Большая сила в человеке, который сможет промолчать, даже если он прав.
© Оскар Уайльд

Он же манюня, он же козявочка, он же пирожок, он птенец, он же бурундук, он же зайка......

Я когда писала эту главу мурлыкала под нос себе голосом мультяшной Маши из серии про весну : "Любовь-любовь..."
Если музык ничего не напутает, то осталось две главы.
Мне всегда было жаль,что Катька этого не видела вместе с нами. Сколько времени голубки зря потеряли.
Спасибо,солнышки!

3.
«Подумай об этом».
Легко сказать. Подумать об этом?
В темной науке, выбранной Темычем для специализации, был, кажется, такой термин «острый чувственный бред». Очень похоже, если нашпиговать это сало бытовым, а не медицинским смыслом. Острее некуда… Чувственно. И бред. Поток эмоций, ощущений и воспоминаний, уносящих меня в неведомое будущее «мыслями», а не бредом умалишенной назвать было сложно.
К концу дня впала в полный маразм мечтаний и, кроме аксиомы еще одной моей любимицы «Я подумаю об этом завтра» ничто не вселяло уверенности, что это завтра вообще наступит. Ночь облегчения не принесла. Проспала будильник, если б Дашке не вспомнилось, что утром самая главная вещь в доме – это горшочек, и она меня не растолкала. Напялила юбку вместо брюк и заплела воронье гнездо на голове в вполне приличную косичку. Не накрасилась, но захватила на трюмо сережки, которыми вчера играла Даша – длинные серебряные висюльки, затейливо украшенные бирюзой. Под кроватью нашелся такой же браслет. Этот комплект я купила в одну из своих «личных» прогулок-побегов в Дрездене, и он был дорог мне. Под черный топик и юбку получилось здорово, во всяком случае - очень свежо и почти по-весеннему. Все утро немузыкально мурлыкала под нос песни Юльки Савичевой и пританцовывала под них. Нет, была одна дикая почти «мысль»: позвонить Темычу и вскользь спросить, где вообще народ встречается, чтоб заняться сексом? Но сформулировать, вскользь чего это можно было спросить, чтоб не нарваться на допрос или еще хуже серию анекдотов, было выше моих нынешних умственных способностей.
На мое счастье или беду, в те дни Антону, видимо, сам черт ворожил. От бреда меня спасла собственная мать, сообщив, что они уезжают к моей тетке, сестре отца, Дашу забирают с собой, раз я дежурю в субботу, да и муж тоже решил не приезжать на выходные, раз ему до отпуска осталось всего две недели, а работы было недели на три. Так он мне тогда объяснил, во всяком случае.
Трудно сказать, обрадовали меня эти сообщения или насторожили, но то, что взволновали еще больше – однозначно.
И как об этом ему сказать? «Милый мой любовничек, а не встретиться ли нам после дежурства, потому что неожиданно я оказалась одна на выходные?». Нет, не так. «Любимый мой, как на счет секса после дежурства?» Нет, в прочем, есть вариант еще пошлее, позвонить в субботу часов в восемь и промурлыкать «Возьми меня».
Я посмеивалась про себя над собой же, чтоб не впасть в окончательный романтизм и грезы. Главное - здоровый цинизм, убеждала я себя, напевая про то, как болит магнит и про то, как я не скучаю.
После обеда, когда Савичева в винампе плавно переехала в Макарского, подвывать которому было выше моих музыкальных сил, Шеф неожиданно приказал всем собраться в малом зале. Естественно, я пришла последней. Потому, что шла и думала одновременно и опомнилась уже на улице, пройдя мимо нужную дверь.
- Алла Владимировна, ждали только вас, - сыронизировал Шеф. – Но красавицы часов не носят, так что прощаем.
- Извините, - в ответ ему улыбнулась я, усаживаясь рядом с Вадькой, похлопывающим рукой по свободному месту рядом с собой. Куда ж еще?
- Итак, уважаемые коллеги, - продолжил Шеф. – Вынужден сообщить вам пренеприятнейшее известие! К нам едет…
- Ревизор! – гордо выдал балагур Борис Федорович и по залу прокатились смешки. Вадька так вообще затрясся со смеху.
- Прокурор! – уточнил Шеф. – В виду грядущей реорганизации с понедельника и на ближайшие две недели у нас работает проверка из прокуратуры. Посему, на работу не опаздывать. Объяснения типа – троллейбусы не ходили, таксисты бастовали, бензин подорожал – не принимаются.
Вадька нахмурился. Троллейбусы обычно его здорово выручали, хотя от его дома – две остановки пешком.
- На понедельник должны быть готовы все истории, все протоколы ВКК и прочее…
Шеф продолжил перечислять текущие дела. Вадька еще раз вздохнул:
-Пропали выходные… Везет тебе, ты и так дежуришь, все успеешь доделать, а мне придется до ночи сегодня сидеть.
- Так не запускай работу, - ухмыльнулась я.
- Слушай, - улыбнулся он, осененный «гениальной» идеей. – А можно, я к тебе в субботу приеду и мы вместе все…
- Ни за что, солнышко! – оскалилась я. – Даже не надейся.
-Алек, ты такая красивая сегодня, ну что тебе стоит, а? – продолжал канючить он.
-Вот именно потому, что красивая только сегодня, даже не буду об этом разговаривать, - отрезала я и обшарила зал глазами.
- Нет, его не ищи, - фыркнул Вадька.
- Кого? – я похлопала ресничками и невинно улыбнулась.
- На Антона мать моя женщина сегодня взъелась и напрягла чуть ли не полы мыть.
- Я вообще-то Светку искала, - попыталась разочарованно соврать я.
- У нее ребенок заболел, - грустно ответил он.
Я обалдела.
- Вы еще встречаетесь?
- А вы? – ответил он мне в тон. Вот тебе и глупый Вадик. А я и забыла, что готовилась ему отомстить.
- Тихо в зале! – рявкнул на переговаривающийся коллектив Шеф, спасая меня от ответа.
-Алла Владимировна, ну зайчик мой, ну давай ты мне поможешь завтра, а? – продолжал Вадик, выслушав очередное ЦУ Шефа. – Иначе меня заграбастает злой дядька прокурор и посадит в клетку. Хоть передачи мне носить будешь?
- Буду, - успокоила я его.
- А что ты делаешь в выходные? – продолжал паясничать Вадик, кокетничая изо всех сил.- Я же слышал родители уезжают, муж в командировке. Давай в субботу ты мне поможешь, а в воскресенье я тебя в ресторан свожу.
- Откуда знаешь? – уточнила я, уже сдаваясь и раздражаясь от перспективы разбираться с его жутким почерком и переделывать все самой.
- Твоя мать с моей чаи гоняли утром.
- В ресторан мы не пойдем – я столько не выпью, любовь моя, а протоколы и выписки свои оставишь на посту в санпропускнике у Маши. Остальное на твоей совести. И не вздумай мне приходить помогать. Свободен, – отмахнулась я и сдалась.
- Я тебя люблю, - широко улыбнулся он.
- Алла Владимировна, - окликнул меня Шеф. – В виду вашей красоты и исполнительности вы, как и отсутствующий Антон Сергеевич награждаетесь почти выходным в среду – в командировку по области. Там одна конференция на пару часов, но так уж и быть – гуляйте целый день. Возражающие есть?
- Есть, - рявкнула начмед, строгая и бескомпромиссная мама, не желающая выделять и без того выделяемую Шефом дочь. – Отпускаем их только на утро, Дмитрий Львович, проверка…
Шеф вальяжно скривился.
- Вадим! – строго окликнул он Вадьку, дернувшего первым к выходу. Он послушно замер.
- А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, - фыркнула я, обходя его у двери.


Я так и не придумала, что сказать, и весь субботний день, разбираясь с Вадькиными бумажками в их ординаторской, пропахшей сигаретным дымом и чем-то еще откровенно мужским, гипнотизировала телефон и надеялась, что он и так все знает. Телефон упрямо не звонил. Тогда я решила пережить как-то выходные и все решить в среду. Тайная грешная почти- «мысль», нам ехать – то в больницу Темыча. Со всеми вытекающими.
Когда стемнело, и оставалось всего две выписки, в папке обнаружилась абсолютно готовая к досмотру история, написанная другим знакомым почерком, где в конце эпикриза карандашом дописан мой график дежурств и «19.00» напротив даты этой субботы. Почему-то я сразу догадалась, что это и зачем, но телефон опять не поддавался неумелому гипнозу , не желая показывать совсем другое время на дисплее, а в санпропускник повалили больные, намертво отключив мои мозги.

Серебристо-серая машина открыто стояла сразу у корпуса. Я не сразу заметила ее, дернулась и отскочила к тротуару от сигнала, едва удержав равновесие на каблуках .
- Алька, - выдал Антон вместо приветствия, когда я села в салон. – Ты подумала о том, о чем я тебя просил подумать? Извини, каламбур какой-то.
Он явно нервничал, я тем более.
- Я же здесь, - от двух дней здорового цинизма мало что изменилось. Сидела рядом, и трепетала, как школьница на первом свидании. У меня даже руки задрожали, и я их от греха подальше сжала в кулаки.
- Куда едем? – спросил он, уже выехав за пределы больничного городка. Я растерялась.
- Домой, наверное.
- К тебе? – уточнил он.
-Ну да. Мне нужно позвонить с домашнего телефона, сказать, что я жива.
Он кивнул и перестроился, чтоб свернуть к моему дому.
Я, честно, похолодела, и растерялась в конец. Наверное, есть некая культура такого поведения, правила, мораль, в конце концов? То, что случилось в Крыму, было взрывом эмоций, желаний, просто порывом, не планируемым, по крайней мере, мной, и оттого прекрасным и затронувшим что-то такое в душе, чему и название выдумать страшно.
Но это. Это вообще ненормально, неправильно и абсурдно! Не могу я его привезти в дом, где есть шкаф с вещами Марата, где Дашкины игрушки, где живут мои родители! Я в тот момент проклинала себя за эту затею. Мне бы заорать, выскочить из машины и бежать без оглядки.
Не смогла.
Он остановил машину в начале улицы и обернулся ко мне.
- Мне тебя подождать?
Я кивнула. В горле пересохло. К панике, ужасу, отвращению к самой себе довалилось откровенное, перевешивающее все желание. Он смотрел на меня, я на него. Он был для меня заворожившей околдовавшей коброй, с морщинками вокруг грустных, всепрощающих глаз, а я маленьким, испуганным зверьком, скулящим у двери из клетки.
Так прошла минута, другая. Потом он нашел мою сжатую в кулак ладошку, спрятанную в складках шубы, разжал и поцеловал, прям в след от впившихся ногтей.
- Ты можешь уйти домой, если хочешь.
-Ты же знаешь, что не хочу.
Он улыбнулся. Прижал мою ладонь к гладко выбритой щеке.
- Пошли, - проговорил он и потянул меня на улицу.
Я долго не могла открыть калитку, потом ключи падали в снег, потом дверь все-таки открылась, дом встретил нас темнотой и запахом испеченных мамой вчера пирожков.
Кощунство, но он развернул меня к себе и целовал прям там в прихожей, едва захлопнув дверь, а я прижимала его к себе еще крепче. Никогда не верила, что можно так естественно желать кого-то, что это желание будет равносильно голоду, жажде, потребности вдохнуть при удушье. Но. Я словно в картинке ожившего бреда, стягивала с него одежду, свитер, футболку, дотянулась до ремня, пока он впивался с мои губы и беспорядочно пытался раздевать меня.
- Ты спешишь, - с дрожью в голосе попытался убрать он мою руку.
Я упрямо мотнула головой и победила молнию.
Больше никогда не скажу, что норковая шуба – это унылая роскошь.
Брошенная на прогреваемый пол в прихожей, она стала свидетельницей чего невозможно постыдного и прекрасного одновременно.

Потом, я завернулась в халат, а он остался в джинсах и мы пили чай с пирожками. И он гладил и целовал мою шею, подняв вверх волосы, пока я разговаривала с матерью и Дашкой. И мы сплелись в какой-то горячий комок на моем девичьем диване. И это не было пошлым. Преступным. Запретным. Циничным. Это было квинтэссенцией самой жизни, которая всегда ускользала от меня.
Мы не спали всю ночь. Не подозревала, что так может быть. Что так вообще бывает. Что мужчина может настолько желать женщину, что не будет выпускать ее из объятий даже на миг, а женщина не будет против этого. Что не будет усталости, сонливости и головной боли. Что не захочется вымыться, попить или в туалет. Что можно плакать от желания, когда кто-то целует твои запястья или кромку волос на шее, или брови. Что мужское тело может быть столь совершенно по сравнению с моим. Нет, не в смысле красоты, хотя его тело было спортивным и поджарым, а смысле, что оно будет логичным продолжением моего. Неспортивного и не поджарого. Но это все действительно было неважно.
Когда хмурый рассвет постучал в окно, он оторвал лицо от моей груди и легко поцеловал в нос.
- Мне, наверное, пора.
Я не думала, что вмиг может стать так больно. Но было больно. Словно что-то лопнуло внутри и готово вытечь наружу, вместо слез. Я просто кивнула и зажмурилась.
- Обещай мне поспать, - он сгреб меня в охапку и попытался укачивать. – Бедная девочка, я тебя совсем измучил.
- Я не хочу спать,- пробурчала я, пытаясь надышать его запахом.
- Так будет легче, - усмехнулся он. – Мне уйти, тебе остаться. Закрывай глаза…
Наверное, я все-таки уснула. Мне казалось, что только –только он еще держал меня на руках, и вот на тебе, я лежу, скрутившись клубком, одна, и стук захлопывающейся входной двери еще звучит в ушах.

Спать я больше не смогла. Прошлась по дому, методично высматривая следы пребывания Антона и не находя их. Когда он успел вымыть чашки от чая? Собрать мою одежду? Мне словно все приснилось, я вчера Бог весть как добралась домой и завалилась спать в своей когда-то комнате. Странный был сон.
Я не нашла ничего лучшего, чем сесть у компьютера и найти свою старую подборку музыки. Тишину взорвал лиричный «Сплин», я стала читать электронные письма. В ящике оказалось несколько абсолютно непонятных посланий. Внутри пустого сообщения прицепом шла переписка мужчины и женщины, которая даже после сегодняшней ночи показалась мне пошлой, грязной и беспринципной. Разозлившись на всех спамеров вместе взятых, я пошла в душ. Окончательно проснувшись, перебудила телефонными звонками всех родственников. Сходила в магазин, купила продукты и миленькую нежно-лиловую блузку. Проспала два часа под телевизор с «Унесенными ветром». Потом что-то подорвало меня, я снова нашла эти письма. Внимательно перечитала. В сердцах, едва сдержала тошноту, когда пару раз дама обозвала мужчину именем моего мужа. Дочитав все до конца, я уже хохотала над абсурдом сложившейся ситуации, переслала все эти письма на официальный почтовый ящик Марата и не удержалась от просьбы не попадаться мне на глаза.

_________________
Перестаньте жалеть Антипку, не смешно.(c)

Вот она жисть...смех сквозь слезы! И все равно здорово, что женщина почувствовала, что значит ЧУВСТВОВАТЬ и ЖЕЛАТЬ,да ещё и не безответно. Спасибо, Совёнка Зайке не болеть.

_________________
Тот,кто никогда не смеется над собой,упускает множество отличных способов посмеяться.С.Дункан

Антона жена и Алькин муж?


Совёнка

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

Хде? Я поняла, что Марат и его любовница, видимо.

_________________
Тот,кто никогда не смеется над собой,упускает множество отличных способов посмеяться.С.Дункан

А вдруг Антона жена - любовница Марата...

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

Это было бы совсем анекдотично.
Ну да, ну да...это у нас чуЙства чистые и сами мы белые и пушистые. Зато какие козыри теперь в рукаве, и чувство вины не так грызть будет.

Это да, не всем везет, большинство так и довольствуются одним "супружеским долгом".
Савенка!

_________________
Большая сила в человеке, который сможет промолчать, даже если он прав.
© Оскар Уайльд

Держу на жестокой диете. Мерсибочки!

Рухнула под стол в конвульсиях и закрылась давно выкинутым ковриком от мыши.
Девы, СТОЛЬКО я не выпью ...

Альку-самоедку? Ну не знаю...не знаю...
К сожалению, ничего не могу изменить в финале, поскольку уже писала, что своровала историю из жизни...Но по жизни героиня изрядная самоедка,этакий меланхолик, взрощенный в тепличных условиях...жаль, что я этого, получается,не передала.
не пугайте меня...

В общем, так как за следующие две главы вы будете меня убивать, то заранее спрашиваю - к какой смерти мне готовиться - медленной и мучительной- и тогда я выложу следующую главу однув понедельник...или быстрой и красивой- тогда две сразу, но, наверное, аж в следующую пятницу.
....Гриша с косматыми бровями украл у меня бездну свободного времени....

_________________
Перестаньте жалеть Антипку, не смешно.(c)