-10-
Автобус стоял на месте и грозно тарахтел. Пассажиры нетерпеливо вздыхали и кидали возмущенные взгляды на светофор. - Женщина, присаживайтесь! - молодой парень, чуть младше самой Катерины, быстро вскочил и уступил ей место. - Спасибо, - глухо произнесла она, почти не обратив на новоиспеченного благодетеля никакого внимания. Раньше бы обиделась, а теперь… Теперь ей было абсолютно все равно. Механическим движением села на потрепанное кожаное сидение, поставила на колени сумочку, сложила на ней руки, и уставилась в окно. Что-то оборвалось в ней сегодня, в тот самый момент, когда Андрей Палыч, беззастенчиво улыбаясь предложил ей частично лишиться памяти, а именно — забыть все, что произошло вчера. Оборвалось и перегорело… Слишком длинное утро выдалось сегодня. Всего за каких-то два часа Катерина успела испытать счастье, страх, сомнения, надежду и горькое разочарование. Проснувшись впервые не одна, да еще в жарких объятьях мужчины, и не просто мужчины, а собственного начальника, Катя то краснея, то бледнея, словно искусный разведчик, проползла под рукой Андрея, не потревожив его, и тут же пустилась наутек — за дверь и прямо в ванную. Закрылась на защелку, открыла кран и подставила под холодную, почти ледяную воду пылающее лицо. Когда прошел первый шок, наступило смятение: что же теперь ей делать? Как быть? Бежать? Глупо, да и некуда. Она ведь у себя дома. Сделать вид, что ничего не произошло? Глупо вдвойне! Андрей Палыч, конечно, был очень пьян, но это же не значит, что он ничего не будет помнить! Так не бывает. Разговор неизбежен. Это очевидно… Войти обратно в свою комнату Катя не решилась бы даже под дулом пистолета, поэтому за одеждой отправилась в кладовку, отыскала там старенький серый костюм, списанный из шкафа еще пару лет тому назад за износ, тщательно погладила и одела, застегнув блузку на все пуговицы до самого подбородка. Пусть костюм и старенький, но зато прочный. И это именно то, что ей сейчас требовалось, то чего жаждало перепуганное сердце — спрятаться как можно дальше. Вот она и спряталась. В зеркале отражалась еще более нелепая Пушкарева, чем обычно. Катя смотрела на себя и не видела, ее все больше и больше охватывала паника. Сейчас проснется Андрей и… Что же будет тогда? Чтобы хоть как-то отвлечься, Катя кинулась к плите, руки сами сыпали муку, взбивали тесто и переворачивали блинчики. А она все думала и думала… о самой невероятной ночи в своей жизни… о самой сказочной ночи… Теперь она готова была признать, что странное чувство, которое возникло у нее при виде разъяренных глаз Андрея, было тем самым волнением женщины перед мужчиной, о котором столько писали в книгах и воспевали в песнях, тем, чего Катя не испытывала никогда прежде, ни к кому, даже к Денису, которого, как ей тогда казалось, она любила. Катя даже не подозревала, что такое бывает… когда тело начинает жить своей собственной жизнью, отдельно от разума, превращаясь в жидкий металл с микросхемой нейронов… Она ничего не могла с собой поделать, никак не могла противостоять ему… Даже если бы в квартиру ворвались немцы с танками, она не обратила бы на них никакого внимания… Настолько неважным было все вокруг, кроме сильного мужского тела, прижимающего ее к себе… Реальность плыла вулканической лавой, неминуемо приближаясь к взрыву. И он наступил. Выстрелил в самое сердце. Ударная волна вдарила по ушам и вырубила пробки… А дальше наступило утро. И последствия посильнее похмелья… Разруха и обломки былого спокойствия шуршали под ногами, пока Катя выливала из банки соленых огурцов рассол… Стыд и смятение ознобом били кожу. Нужно принимать решение, холодным умом взвесить ситуацию… Первое: Андрей Палыч, находясь в сильном опьянении перепутал ее с моделью. Смешно. Нелепо. Но это так. Перепутал… А значит, и вести себя дальше будет соответственно. Из этого вытекает второе: ему все равно с кем… спать. И если для Кати эта ночь — чудо, волшебство, свершившееся, как неожиданный подарок свыше, то для господина Жданова это - привычное времяпрепровождение. Единственное, что для него будет впервые — связь с нелепой, страшной секретаршей… Вот почему Кате было стыдно и больно. Она боялась увидеть в его глазах отвращение. Она вообще безумно боялась его глаз. Особенно теперь. Когда узнала… когда познала его… Как же мучительно долго тянулось время. Катя суетилась на кухне, все чаще и чаще роняя предметы из дрожавших рук. Ничего, к счастью, не разбила, но от шума вздрагивала и замирала, прислушиваясь к тишине. Андрей Палыч спал. Рабочий день близился, и Катя, отчаянно борясь с искушением сбежать в «Зималетто», ждала его пробуждения. И не вынесла ожидания. С холодными, липкими от пота ладошками она вошла в свою комнату. Запах перегара и дорого парфюма вдарил в нос. И снова ее накрыло волной. Беспокойный взгляд уткнулся в голою спину, обжегся и заскользил по разбросанным вещам. Сглотнув подступивший ком к горлу, Катя медленно и беззвучно подошла ближе к дивану, присела и подняла с пола пиджак. Встала, прижала гладкую ткань к лицу и всхлипнула. Это какое-то сумасшествие… Она больна. Иначе откуда эти странные симптомы? Подавив тяжелый вздох, Катя принялась собирать в охапку свои вещи и складывать на стуле вещи Андрея, попадающиеся на пути. Зачем она это делала? Наверное, заметала следы, пусть и неосознанно. Перед выходом Катя остановилась, решившись посмотреть на него в последний раз. И даже издалека увидела его страдающее лицо. Не удивительно! У Андрея Павловича намечается тяжелое пробуждение. Похмелье еще никто не отменял. Через пару минут Катя стояла возле спящего Андрея со стаканом рассола и таблеткой. Разместила все это на стуле и кинулась прочь из комнаты. Она уже решила не дожидаться его пробуждения, а бежать в «Зималетто» прямо сейчас. Вызвала такси. То ли себе, то ли ему… Зачем? Просто вызвала… Нет сил больше думать и гадать. И так сердце скачет, как на ипподроме. Но убежать ей было не суждено. Он проснулся раньше. Катя почувствовала это кожей. - Андрей Палыч… - прошептала она несмело. - Вы проснулись? Да! - шептало волнение. - Он там! И снова началась эта безумная пляска. Увидела его, и с большим трудом смогла устоять на месте, напрягла ноги, награждая их мысленно гирями, чтобы не парили, где им только вздумается. - ...простите, вы бы сделали мне большое одолжение, если бы забыли… все, что было вчера… - донеслось до нее сквозь солнечную дымку. Вдох. Воздух в легких превращается в ледяной ком, он разрастается… больше и больше… Взрыв! Маленькие острые осколки разлетаются в стороны, вонзаясь в сердце, в грудную клетку, в низ живота, пронзают глаза и губы, которые, будто онемев, произносят: - Конечно… Ничего не было… Бежать! Бежать! Бежать… Сумка, пальто, сапоги. Быстро, почти не застегивая, натягивает все это на себя и выскакивает, наконец, на свободу. Она бежала до самой остановки, даже не понимая, что бежит. И ворвавшись в гул проезжавших машин, замерла. Ледяными пальчиками дотронулась до щеки. Слез не было. Совсем. Только холод и звон лопнувшей пружины в перегоревшей лампочке. На что она надеялась? Чего тайно ждала? Уж не признаний ли в любви? Нет… И да… Чего-то ждала. Но только не этого! Не дружеской просьбы забыть все, как маленькое недоразумение. Катенька, астероид разнес пол планеты, теперь мы будем жить в скафандрах, но давайте вместе забудем это, как маленькое недоразумение, - примерно так все выглядело в понимании Катерины. Нет, она была не против того, чтобы забыть! Даже за! Очень даже за! Или нет… Осколки сильнее вонзились в открытые раны, из которых вытекала, казалось, сама жизнь.
Жалкое подобие Кати Пушкаревой вышло из лифта. Маша резко перестала разговаривать по телефону и тревожно спросила: - Катя, что с тобой? Пустые, бесцветные глаза и натянутая улыбка стали ей ответом. - Все хорошо, - произнес тихий голос вдогонку. Катя уже уходила в сторону президентского кабинета, как откуда ни возьмись объявился Милко. - Вот ты где! - крикнул он, словно преступнику, застигнутому на месте преступления. - ПушкАрева! Катя медленно развернулась. - Где мой кОстюм? - впился в нее требовательным взглядом. - Я… принесу его завтра. Постираю и принесу, - также тихо ответила она. - Не волнуйтесь. - Что? ОлЕчка, нет, ты слышала, что Она скАзала? Она постИрает!!! Ольга Вячеславовна подхватила Милко под руку и мягко произнесла, не сводя пристального, обеспокоенного взгляда с молчаливой и неподвижной Катерины: - Ну, что ты опять завелся? Этот костюм нужен был для дела, для важно вечера. Катя выполняла свою работу и поручение начальства... - Какое такое нАчальство прикАзало ей гробИть мОи шЕдевры? ПокАжи мне это нАчальство! - Ну, почему сразу гробить? Костюм сидел на Катюше прекрасно… - Мой кОстюм не мог сИдеть прЭкрасно вот на этом! - указал рукой на Катю. - Она же… кОшмар! Она… не женщИна! - выпалил он возмущенно. Катя усмехнулась одним лишь уголком губ. - Милко, я не женщина, вы не мужчина… к чему эти бессмысленные споры? Хотите я вам заплачу за костюм? Из зарплаты… - ОлЕчка!!! - завизжал оскорбленный дизайнер. - Что здесь происходит? - раздался властный голос Воропаевой. - Пушкарева, опаздываете! - смерила ее презрительным взглядом. - Георгий Юрьич! Урядов возник как гриб из-под земли. - Да, Кира Юрьевна, - произнес он учтиво. - Опоздание, - холодно объявила она. - Нужно что-то с этим делать! Совсем распоясались! - Всенепременно, Кира Юрьевна! Нарушение правил должно караться… штрафом. - ОлЕчка, ты слышала? - разъяренно, раздувая ноздри, вопрошал Милко. - Катя, может быть, вы потрудитесь объясниться? - Воропаева не желает отступать так быстро. Одного лишь штрафа ей мало. Ей нужна кровь, много крови молчаливой жертвы, чтобы отыграться за свои горькие слезы и бессонную ночь в обнимку с телефоном. Кира жаждет расправы. Вот он агнец на заклании, Катя Пушкарева — нелепая и неуместная серая мышь. - Я опоздала… и этому нет оправдания. Вы правы, Георгий Юрьевич! Нет мне прощения, - также тихо и прямо, как и сама ее поза, отвечает Катя. И смотрит без всякого страха и былого смущения. Смотрит открыто, не опуская взгляда. - Кира Юрьевна, увольте меня! - просит Катя. У Маши вытягивается в ужасе лицо. Даже Милко прекращает возмущаться. - Что? - не этого Кира ожидала, совсем не этого. - Увольте, - твердо повторяет она. - Простите, но я пока пойду… поработаю, - вежливо кивнув всем уставившимся на нее лицам, Катя разворачивается и идет дальше. Когда грудную клетку разрывает боль, нет времени думать о том, как кто на тебя посмотрит и что скажет, и переживать об оскорблениях. Оскорбления — легкая пощечина, по сравнению вот с этим: « простите, вы бы сделали мне большое одолжение, если бы забыли… все, что было вчера…». Забыть? Вот она и забудет! Только уволится… Точнее ее уволят.
_________________ Две вещи бесконечны: вселенная и человеческая глупость, хотя насчет вселенной я не уверен. (А. Энштейн)
|